Прозрение - Урсула Ле Гуин Страница 17

Так началась великая война между «этранской» семьей Арка и «морванской» семьей Оббе, которая продолжалась – в зависимости от сроков созревания тех или иных фруктов – примерно с месяц. Работники поместья Оббе вскоре прекрасно поняли наши грабительские намерения и тоже, как и мы, стали выставлять дозорных. Только мы-то были совершенно свободны и могли выбирать, когда нанести очередной удар, тогда как наши «враги» были связаны работой. Им приходилось не только собирать фрукты, но и сортировать их, то и дело унося полные корзины, и делать все это под неусыпным оком надсмотрщика, который чуть что пускал в ход кнут, если ему казалось, что они работают слишком медленно или лениво. А мы вели себя как стая птиц – налетят, поклюют и снова улетят. Нам было плевать на тех, кто работает в садах, на их гнев, на их ненависть к нам; мы безжалостно издевались над ними и страшно веселились, когда удавалось совершить особенно удачный налет. Они прекрасно знали, что не все из нашей шайки дети рабов, и это связывало им руки. Если раб, бросив камень, попал бы в кого-то из детей семейства Арка, то всем работающим в саду пришлось бы несладко. Так что им, беднягам, приходилось смирять свой гнев и пытаться отпугнуть нас превосходящей численностью да натравливанием на нас своих злющих дворняжек.

Чтобы как-то сгладить возникшее между сторонами неравенство, ибо «морваны» неизменно оказывались в менее выгодном положении, чем мы, было решено: если они нас увидят, нам придется отступить. Несправедливо, сказала Астано, нагло рвать фрукты у них под носом, зная, что они не могут соответствующим образом нам ответить; красть фрукты следовало незаметно, но только в то время, пока и работники находятся в саду. Это делало игру чрезвычайно опасной и возбуждающей. Теперь в налете участвовали всего двое, которые, собственно, и обчищали деревья, а остальные обязаны были следить за противником и предупреждать налетчиков о его приближении уханьем совы, птичьей трелью или молодецким посвистом. Затем мы удирали, унося наши трофеи – несколько слив или ранних персиков, – устраивались с той стороны амбара, которая выходила к хозяйскому дому, делили добычу и восторженно праздновали победу.

Великие фруктовые войны подошли к концу, когда Мать Фалимер сказала Явену, что дети рабов из нашей деревни были сильно избиты работниками из садов Оббе, поймавшими этих ребятишек за кражей слив. Одному мальчику, по-моему, даже глаз выбили. Больше Мать Фалимер ничего Явену говорить не стала, но он, сообщив об этом нам, сказал, что придется, видимо, прекратить наши налеты. Те детишки, наверное, рассчитывали, что их примут за нас и им удастся уйти безнаказанно, но эта уловка не сработала, и вся ярость работников Оббе обрушилась на них.

Явен, будучи среди нас старшим, для порядка извинился перед нами за то, что, не подумав, увлек нас совершением дурных поступков. Астано, с трудом удерживаясь от слез, поддержала его и сказала:

– Это я виновата, не вы! Никто из вас не виноват. – В общем, Явен и Астано взяли всю ответственность на себя; наверняка они поступили бы так же и будь они взрослыми – Отцом и Матерью своих Домов, обязанными самостоятельно принимать любое решение.

– Ненавижу этих ужасных садовников! – воскликнула Рис.

– Да уж, они повели себя как настоящие скоты, – поддержала ее Умо.

– Морваны вонючие! – прибавил Тиб.

Мы были безутешны. Но, раз мы теперь лишились врага, надо было срочно придумать что-нибудь еще.

– Знаете что, – сказал Явен, – а ведь мы могли бы поставить «Падение Сентаса».

– Только без оружия, – очень тихо и нетребовательно заметила Астано.

– Ну конечно без оружия. Я имел в виду настоящий спектакль, на сцене.

– А как?

– Ну, сперва нам, естественно, придется Сентас построить. Мне тут как-то пришло в голову, что вершина вон того холма, что за восточным виноградником, очень похожа на крепость. Там еще – помните? – повсюду такие огромные камни валяются, так что будет нетрудно построить и крепостную стену, и ров вырыть, и земляной вал сделать. Кстати, Эверра, по-моему, взял с собой книгу «Осада и падение Сентаса», так что планы крепостных сооружений можно, наверное, прямо там посмотреть. Затем надо распределить роли – например, Око могла бы быть генералом Туром, а Гэв сумеет произнести речь не хуже любого посланника, ну а Сотур, по-моему, годится на роль прорицательницы Юрно… Сражения мы, конечно же, изображать бы не стали – это просто смешно. Только переговоры.

Пока что все это звучало не слишком увлекательно и особого энтузиазма среди нас не вызвало, однако все мы следом за Явеном потянулись на вершину того холма. Явен так носился среди нагромождения огромных каменных глыб и с таким воодушевлением расписывал нам, где именно можно построить стену, а где вырыть крепостной ров, что идея строительства постепенно начала захватывать и наши души. Потом Явен выпросил у Эверры на время эту книгу и зачитал нам несколько отрывков оттуда, и наше воображение окончательно воспламенилось под воздействием этой великой эпической поэмы, посвященной одному из самых трагических эпизодов нашей истории. Роли себе мы выбрали сами – и все, разумеется, оказались жителями Сентаса, сентанами. Никто не хотел становиться захватчиком из Пагади, армия которого и осадила Сентас, – даже их великим генералом Туром или знаменитым героем Руреком. Хотя именно город-государство Пагади выиграл тогда войну и полностью разрушил осажденный Сентас. Даже теперь, несколько столетий спустя, на месте великолепного Сентаса был всего лишь жалкий городишко, окруженный полуразрушенными стенами, свидетельницами его былой славы. Обычно мы, разумеется, были на стороне победителей, но сейчас, собираясь строить приговоренный к смерти Сентас, мы всей душой болели за этот город и твердо намерены были погибнуть с ним вместе.

Весь остаток того лета мы строили Сентас и по мере сил и возможностей старались воплотить в своем строении и славу этого города, и причину его падения. Строить крепость на вершине холма, покрытого редкой колючей травой, оказалось нелегко, особенно под беспощадно палившим с небес солнцем, когда нигде не было тени, чтобы укрыться, разве что под теми стенами и башнями, которые мы сами же и возводили. Младшие девочки, Око и Умо, неустанно бегали вверх и вниз по склону холма, нося нам воду из ручья, а мы, остальные строители, только потели и ворчали, грозно ругаясь, когда тот или иной камень не желал вставать на место или выскальзывал из рук и попадал по пальцу. Наших маленьких водонош мы всегда приветствовали радостными криками и похвалами. Изящные ручки Астано стали грубыми и покрылись ссадинами. Мать Фалимер даже сказала, что они напоминают ей лошадиные копыта, но ругать дочку не стала, только улыбнулась. Она даже несколько раз выходила из дома и поднималась к нам на Холм Сентаса, чтобы посмотреть, как продвигается работа. Явен и Астано показали ей шедевры нашего зодчества – Восточные ворота, Башню Предков и крепостной вал. Очень прямая, в легких летних одеждах, нежно улыбаясь всем, Мать Фалимер слушала и одобрительно кивала. Я видел, как ее рука порой слегка, почти застенчиво, касалась плеча высоченного Явена, и чувствовал в этом жесте острую тоску по сыну, хотя и не понимал, чем она вызвана. По-моему, Мать Фалимер радовалась нашей радости и от всей души хотела, чтобы эту радость не затмили никакие горькие мысли – ни о прошлом, ни о грядущих днях.