Чингисхан. Книга 1. Повелитель страха - Сергей Волков Страница 17

В прошлое меня затягивает прямо во время лекции. Еще секунду назад я слушал, как доцент Еремеев втолковывает нам особенности спряжения латинских глаголов — и вот уже перед глазами совсем другая картина.

…Курень Есугея — десяток юрт, обнесенных кругом из повозок с огромными колесами — казался похожим на растревоженное осиное гнездо. Повсюду полыхали огромные костры. Старухи кидали в огонь охапки сухих трав и горький дым плыл над степью, отгоняя злых духов. Каждый обитатель куреня, будь то человек или животное, должен был пройти через пламя этих костров, чтобы очиститься от всякой скверны.

Шаман Мунлик, опередивший отряд Есугея, расхаживал между юрт, потрясая посохом, и каркающим голосом отдавал распоряжения. По его приказу задранные вверх дышла телег обвязали волосяными веревками и развесили на них медные бубенцы. По словам шамана, тех духов, что не убоялись дыма и огня, должно испугать бренчание начищенной меди.

Мужчины, усевшись в кружок, вполголоса пели протяжную и бесконечную, как сама степь, песню о свершениях и подвигах, ожидавших того, кто должен был прийти этой ночью. Старики точили ножи, чтобы разум его был острым, как железо. Девушки украшали себя бусами и браслетами, чтобы мысли его были ясными, как самоцветы. Девочки расчесывали гривы коней, чтобы дороги его были прямыми, как конские волосы. Мальчики стреляли из луков в череп быка, торчащий на палке, чтобы он не ведал страха и всегда был быстр, отважен и неотвратим, как метко пущенная стрела.

Все эти приготовления совершенно не трогали красавицу Оэлун, жену Есугея-багатура. Она лежала посреди главной юрты куреня, раскинувшись на вышитом хорасанском ковре, изможденная и безучастная. На лбу женщины выступили капельки пота, глаза запали, высохшие губы обметало. Время от времени она постанывала, судорожно стискивая короткую, потемневшую палку, отполированную сотнями рук.

В очаге пылало жаркое пламя; языки огня облизывали бока закопченного котла, в котором кипела вода. Клубы пара поднимались к дымовому отверстию и таяли, наполняя юрту влажным теплом. Но пот на лбу Оэлун не был следствием этого тепла.

Жена Есугея готовилась родить своего первенца. Ребенок, по единодушному мнению старух, мальчик, не хотел выходить. Он ворочался в материнской утробе, бил ножками, причиняя Оэлун сильную боль. Шаман Мунлик, осмотрев роженицу, велел всем покинуть юрту и оставить женщину одну.

— Младенец не хочет, чтобы кто-то видел, как он появится на свет, — заявил шаман. — Оэлун — жена волка. Она родит как волчица, в своем логове, одна. Это случится в середине ночи, а там появится и волк с добычей. Такова воля Тенгри!

Перечить Вечному Синему никто не стал. Старухи-повивальщицы, через чьи морщинистые руки прошла не одна сотня младенцев, одна за другой покинули юрту. Оэлун закрыла глаза и почувствовала облегчение.

С тех пор прошло довольно много времени. Час Рыбы сменил час Кречета, а его — час Верблюда. Ребенок успокоился и Оэлун решила, что сегодня ничего не будет, что все случится завтра или в один из следующих дней.

Женщина закусила губу. Она представила, как ее рыжебородый муж возвращается из удачного похода. Вот Есугей спрыгивает с коня, вот заходит в юрту — и видит ее, измученную, некрасивую, не сумевшую осчастливить его сыном. Видит плохую жену.

«Так не годится, — подумала Оэлун. — И шаман ясно сказал: середина ночи. Я — хорошая жена. Я все сумею. Я должна!»

Она зубами впилась в отполированную палку, сжала руки так, что ногти вонзились в ладони, и принялась изо всех сил выталкивать из себя сына.

Курень ждал. Стемнело. Из-за туч выглянула полная Луна зловещего багрового цвета.

Дикая боль пробила тело Оэлун навылет, раскаленным копьем воткнулась в позвоночник, железными обручами стянула живот, ударила в голову. Но Оэлун не сдалась, не отступила. Она выгнулась дугой, зарычала, как рычат дикие звери, и, упершись пятками в мягкий ворс ковра, с новыми силами начала тужиться.

И ребенок словно понял, что хотела от него мать! Тягучая боль внизу живота вдруг сменилась острой, режущей и эта другая, новая боль оказалась во стократ сильнее всего того, что уже испытала Оэлун. Палка выпала из ее рта, глаза закатились. Точно во сне, она слышала за входным пологом юрты встревоженные голоса повивальщиц, умолявших Мунлика пустить их внутрь и карканье шамана:

— Она — волчица! Чтобы сын ее был добрым волчонком, он должен родиться в муках! Так хочет Тенгри! Так хочет Тенгри!

Не сдержав себя, Оэлун закричала так громко, что пламя в очаге всплеснуло своими огненными крыльями. На мгновение наступила тишина, а потом откуда-то из ночной степи донеслось звонкое ржание коня — это скакун Есугея услышал голос жены своего повелителя и ответил ей. И тотчас же все овцы, верблюды, лошади и люди подхватили этот крик и многоголосица поплыла над степью, распугивая зверей и птиц.

Последним в этот хор вплелся пронзительный, требовательный крик ребенка, покинувшего материнское лоно. Оэлун бессильно откинулась на мокрый от пота и крови ковер.

Свершилось!

Возле юрты застучали копыта, сильная рука сорвала полог и Есугей-багатур, сбросив на землю покрытый пылью войлочный плащ, шагнул внутрь. Его глаза сияли, как звезды.

— Сын! — громовым голосом выкрикнул он, опускаясь на колени рядом с женой. — У меня родился сын! Эй, люди! Огня!

Нукеры с факелами, седобородые старики, повивальщицы — все они толпой ввались в юрту и замерли, глядя на сморщенный живой комочек, ворочавшийся между ног Оэлун.

Есугей прокалил в рдеющих углях очага нож и сам перерезал пуповину. Старухи тут же перевязали ее шелковыми нитями. Отец взял сына на руки и все увидели, что в правой ручонке мальчик сжимает кусок черной запекшейся крови величиной с овечью печень.

— Я сдержу слово, данное врагу! — произнес Есугей, поднимая младенца над головой. — Нарекаю тебя, сын мой, Темуджином! В этом имени звенит сталь мечей, от него веет жаром битвы. В честь нашей победы и на страх недругам — живи, Темуджин Борджигин, Железный Волк. В урочный час ты займешь мое место!

Мальчик, озаренный мятущимся светом факелов, молчал. Его мутные, темные, как у всех младенцев, глаза ничего не выражали. В юрте воцарилось молчание.

— О Есугей, прозванный Багатуром! — разрезал тишину хриплый голос шамана. — Я кидал наконечники стрел на черный камень, я разматывал собачьи кишки, я обжигал на огне баранью лопатку и вопрошал Вечное Синее небо. И я скажу больше: он не только займет твое место, но и возродит былую славу Борджигинов. Придет время — Темуджин станет великим ханом! Под его пяту склонятся не только монголы — весь мир!

Есугей довольно захохотал, встряхнул мальчика и тот раскрыл беззубый рот, запищал, показывая розовые десны.

— А теперь мы будем есть мясо и петь песни! — провозгласил Есугей. По его знаку все покинули юрту, неся собравшимся снаружи весть о рождении мальчика. Мунлик застучал в свой бубен и глухому буханью натянутой кожи вторил звон бубенцов на шестах. Они сослужили хорошую службу, не пустив злых духов в курень.