Похищение Афины - Карин Эссекс Страница 16

— Я хочу, чтоб сегодня ты вела себя кротко и прилично, а не так, как ведешь себя обычно, — говорил Алкивиад, таща меня за руку.

Я с трудом поспевала за ним, так как на мне были сандалии на котурнах, в которых я не могла идти быстрым шагом.

— Если Перикл увидит, какая ты есть, он сразу же отвергнет всякую просьбу о помощи нам.

— Помедленнее, пожалуйста! Ты ведешь меня к нему так, будто рабыню на рынок тащишь! — запротестовала я.

Стояло раннее утро, но вся рыночная площадь была уже запружена народом. Торговцы устанавливали свои прилавки, а присланные за покупками служанки громко торговались с ними. Одна из женщин, принюхавшись к связке колбас, швырнула ее торговцу чуть не в лицо.

— Все знают, что ты смешиваешь коровью требуху с собачьим мясом и потом пытаешься выдать эту отраву за первоклассный товар! — визжала она на весь рынок. — Да мой хозяин в рот не возьмет твою тухлятину! Ему подавай самый лучший товар.

Торговец, заметив, что я пристально смотрю на него и прислушиваюсь к перебранке, бессильно покачал головой.

Неподалеку расхаживал быстрыми шагами софист, на ходу задавая вопросы ученикам, которые поспешали следом за ним, отвечая: «Да, учитель» или «Нет, учитель». Темный плащ и широкие рукава, которые то и дело взлетали в воздух от его жестов, делали философа похожим на рассерженную летучую мышь. Я чуть замедлила шаги, прислушиваясь к уроку, но Алкивиад дернул меня и повел прочь от места занятий перипатетиков. Мы пересекли площадь, где под цветными навесами расположились менялы, занимавшиеся своими ежедневными делами, и теснились продавцы разнообразных товаров.

Алкивиад двигался удивительно проворно для такого дородного мужчины, побуждаемый к тому же скаредностью и желанием поскорей избавить от меня свой дом. Как могла моя сестра иметь дело с таким отвратительным типом, оставалось для меня загадкой. Я знала, насколько она ему покорна, так как, проводя ночи в комнатке, смежной с их спальней, часто слышала его натужное кряхтенье, сопровождаемое вздохами облегчения, за которыми следовала блаженная тишина. Сейчас его толстое брюхо колыхалось из стороны в сторону, пока мы спешили вперед, пересекая западный конец Агоры [12], где находился ареопаг [13]и многие другие здания городских властей. Сотни людей толпились в тени их колоннад.

— Эй, Алкивиад! Куда ты тащишь эту красотку? Она ведь не твоя нынешняя жена.

Я услыхала шум, который подняла компания приятелей моего зятя, даже раньше, чем увидела, обернувшись, самодовольные лица и обвисшие животы его сверстников. Мужчины стояли около судейских скамей — любимое место дневного времяпрепровождения любопытствующих стариков, которым делать больше нечего, как злословить о своих согражданах, афинянах. Перикл ввел закон, требовавший оплаты услуг судейских заседателей, и теперь все старичье города устремилось сюда в надежде на эту привилегию.

— Это моя сноха, да будет вам известно, — отвечал Алкивиад. — Веду ее к Периклу, хочу узнать, не поможет ли он мне сбагрить ее с рук.

— Я тебе в этом и сам помогу, — закричал один из них.

Я шла, не поднимая глаз, не потому, что была так уж застенчива, а потому, что хотела сдержаться и не выбранить старца вслух.

— Я тоже люблю подержать в руках хорошенькую молодку вроде этой, — вмешался другой. — Да и новая жена мне не помешала б. Моя старуха совсем износилась, того и гляди помрет подо мной.

Эти слова вызвали новый взрыв хохота.

— Она сирота, и у нее нет приданого, — сказал Алкивиад.

— А-а, ну в таком случае не так уж она и красива, — отвечал мужчина.

— Она метек [14], и тебе все равно не удалось бы на ней жениться, — огрызнулся мой зять, проходя мимо. — Доброго вам дня, почтенные. Не будем заставлять великого человека ждать.

Он произнес это неохотно, как бы давая понять, что любое подхалимство, на которое он готов пойти перед Периклом, чистой воды притворство. Все старики заухмылялись, будто разделяли его чувства, и мы отправились дальше.

С Периклом нам предстояло встретиться в Цветной стое, одной из многих колоннад на Агоре, защищавших площадь от безжалостного летнего солнца. Я кинула взгляд на храм Гефеста: лучи солнца отражались от его могучих мраморных колонн, затем на Акрополь, где уже работали люди внутри храма Афины Парфенос [15]. Этот храм пока представлял собой всего лишь остов мраморных колонн, и ему еще предстояло стать самым величественным зданием в Афинах. Я вздрогнула при мысли, что сейчас окажусь перед глазами того самого человека, по повелению которого возводится этот грандиозный монумент.

Каллиопа, моя сестра, вплела ленты в мои светло-каштановые волосы, а сама я чуть припудрила лицо, чтобы казаться красивей, и надела мамино ожерелье золотой чеканки, а к нему такие же серьги с мелкими переливающимися камешками бирюзы. И еще я одолжила на это утро у сестры сандалии на котурнах. Я знала, что Перикл высокого роста, и мне хотелось показаться ему скорее внушительной, чем незначительной коротышкой. Я не надеялась, что он влюбится в меня, — и мысли такой не было. Самым большим моим желанием было внушить ему, что женщина, которую он видит перед собой, слишком порядочна, чтобы отправлять ее в бордель.

— Держи голову красиво склоненной набок, а глаза опусти, — наставлял меня зять. — Не вздумай таращиться Периклу прямо в лицо, это неприлично. Женщине полагается быть скромной, и я не хочу, чтоб он сразу понял, до чего ты наглая.

Моя сестра встретила Алкивиада, когда он приехал в Милет [16], наш родной город, который находился в Ионии, к югу от огромного Эфеса, за который так долго сражались греки и персы. Алкивиад был выслан из Афин по политическим мотивам и нетерпеливо ожидал позволения вернуться. Афины — центр мира, как он любил говорить, остальные города всего лишь приложение к нему. Зять всегда жаловался на мой аппетит и к еде, и к умным разговорам и мечтал о том, как освободится от меня, передав мужу, какому-нибудь крестьянину из Аттики, который наконец-то сумеет «заткнуть ей рот». Во время переезда на корабле, когда мы расстались с Милетом и со всем, что нам было знакомо, Алкивиад все убеждал меня вести себя смирно, разговаривать вполголоса, а уж он сыщет мне подходящего мужа. И при этом беспокоился, что я «много знаю», а для женщины знания — совершенно лишнее.