Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД - Юрий Любушкин Страница 16

Первые дни на войне…

Впечатления? Надо ли о них? А может, лучше и… Хотя, конечно… Что больше всего поразило на фронте Никиту и его сверстников, таких же, как и он, мальчишек лейтенантов? Многое, если не сказать все. И более всего какая‑то нелепая, обыденная, что ли, и потому, наверное, магическая простота смерти. Магическая простота…

Смерть – это банальность войны. Был человек, и нет его. В это нельзя поверить ни сердцем, ни разумом. Но это было именно так. К этому труднее всего привыкнуть, даже на войне, и потому смерть выглядела ещё более ужасной и отвратительной.

Ну и больше всего им досталось в первые дни от фрицевской авиации. Это был какой‑то кошмар, сродни первобытному звериному ужасу. Их хорошо учили и подготовили. Но реальность оказалась намного, в сотни раз, неприглядней. Потому и потери в первые дни пребывания на передовой были особенно велики. Досталось им «выше не могу», на всю оставшуюся жизнь, – если кто ещё и дойдёт из них до далёкого победного дня, доживёт до победных салютов посреди пекла и жути военного лихолетья.

Танки, обстрелы, грохот канонады – это все семечки по сравнению с налётом авиации и запоздалой командой ротного наблюдателя «Воздух!!!». Больше всего доставалось им – а уж про собак и говорить нечего – во время таких их вот налётов. Окаянство какое‑то! А окаянство могло повторяться в день по нескольку раз. И с завидным постоянством, будь оно трижды неладно!

Начнут бомбить «лаптёжники» (пикировщики Ю-87) – белый свет в копеечку покажется. Хуже не бывает! Прёт, гадёныш, на себе тонну бомб, а когда пикирует, вой такой, хоть с окопа убегай. Мама дорогая!.. Всего тебя от ужаса выворачивает наизнанку, и уж тысячу раз пожалеешь, что на белый свет родился. Тут главное собак удер жать. Им тоже не по себе в такие минуты. С поводков рвутся. «Не по себе» – это ещё мягко сказано. Взбесились – более подходящее слово. Собак‑то ещё удержать можно, а вот люди…

Многократно видел Никита такую картину: не выдержат нервы у иного бойца–пехотинца, ну и сломя голову бежать из окопа. А куда бежит, дуралей, где укроется в чистом поле?! У страха, как водится, глаза велики. Только дальше смерти своей все равно не убежать. А ей, подлюке, такой дуралей – лёгкая пожива. Забава.

Смотришь, вслед за бойцом то там, то тут и другие сиганули, у кого нервы пожиже. Бегут, как зайцы, оружие побросав. Страх глаза застилает. Ничегошеньки не соображает человек в такие мгновенья. А это сволочуге только на руку: поливает прицельно по бегущим из двух носовых пушек. От них только ошметья летят. Лёгкая добыча. А потом ещё и сыпанёт штук тридцать десятикилограммовок (Никита сам видел одну такую неразорвавшуюся бомбу). А они осколочные. И все – хана всем, по кинувшим окопы. То там, то тут куски дымящегося человеческого мяса валяются. Оторванными руками и ногами усеяно то перепаханное вдоль и поперёк воронками поле. Поминай как звали…

Находились, конечно же, смельчаки, из винтовок палили по гадине или из «дегтяря» пытались подбить. Но все бесполезно. Напрасные хлопоты. О бронированное днище такой огонь лишь искры высекает. Пустое это занятие. Все «лаптёжнику» нипочём. Стрелять‑то по нему тоже надо знать куда, умеючи: в хвост или в переднюю часть фюзеляжа, где мотор, – в уязвимые места. А так…

Или ещё хуже, особенно когда на марше. Свалятся с неба, как снег на голову, «мессеры» или «фоккеры» и пойдут на бреющем. Закрутят карусель – все, пиши пропало! Тут уж точно никуда не скроешься: покрошат в капусту, изверги. И главное, налетают, твари, неожиданно. Обязательно наблюдатель проворонит их подлёт. Как так – не было, и вот тебе раз: уже все превращают в решето на своём пути? Исчадие ада! И потому истошный крик: «Воздух!!!» – мёртвому припарки.

Или как‑то было ещё такое в первые дни… Особенно почему‑то в память врезалось. Спешит им навстречу по дороге упряжка с полевой кухней. Пожилой возница нещадно дымит самокруткой. Старшина с ним рядом на козлах примостился. Все чин–чином – скоро бойцов своих горячим попотчуют в такую холодрыгу. Война войной, а обед святое. Если есть такая возможность и старшина расторопный, а не раззява.

…Сердце кровью после обливалось от увиденного, когда сволочи безнаказанно смылись за горизонтом.

Никто их снова не углядел: зашли, как всегда, со стороны солнца и… Пошло–поехало. М–мм! … Старшина вояка, видать, ещё тот, не оплошал. Его как ветром сдуло с козёл. Успел броситься в придорожную канаву. Напарнику его повезло меньше. От возницы только окровавленная ушанка и осталась. А лошадь столько на себя, бедолага, свинца приняла – не сосчитать. Вся искромсана пулями. Полевая кухня, обляпанная горя чим варевом вперемежку с жухлой травой, – как дуршлаг. Хоть звезды считай через неё. Ну, что ещё тогда запомнилось? Вкусно пахло от кухни той, аж в животе урчало. Гадство какое‑то, тут такое на его глазах творится, а есть хочется невмоготу.

Тьфу, ты? Растудыт, твою!.. Огляделся Никита и увидел, как и у других слюньки текут. Выходит, не у одного у него от голода в животе урчит. Но все равно перед товарищами стыдно.

Ах, да… Ещё майор срочно приказал нарубить мяса для собак! Не пропадать же добру…

Наглели фрицы, и все от безнаказанности. Вспомнил Никита наказ инструкторов по огневой подготовке, прошедших пекло под Смоленском и Ельней. В коротеньких перекурах на занятиях они доходчиво объясняли им, рвущимся на фронт, две главных солдатских заповеди: не так страшен сам фашист, как его авиация и миномёты.

Вот уж точно, от чего спасенья нет, особенно если нашими самолётами в небе и вовсе не пахнет. Тут шан сов выжить с гулькин нос. И печально шутили: «тут уж точно небо с овчинку покажется». А небо с овчинку практически было ежедневно. И вот однажды…

Шпарила их небольшая колонна из полуторок, пытаясь проскочить по разбитой вдрызг колее дороги опасный открытый участок. Невдалеке уже и спасительный лесок мелькает, где схорониться до сумерек можно, а то в лучах закатного солнца они, ей–богу, как тот голый в бане. Оставалось совсем немного как нашёл их «мессер». В голове лишь мелькнуло – ну вот и все, отвоевались. Пытаясь перекрыть оглушительный рёв двигателя, заходящего в пике истребителя, рокотал голос майора Ковалёва:

— К лесу, давай! К лесу! Собак крепче держать! Живее!..

Сбросил, сука, бомбу, но, видать, от куража своего арийского поторопился, и упала она невдалеке от дороги, не причинив особого вреда. А сейчас держись! Пошёл на бреющем, значит, вдарит по ним из пушек и пулемётов. Так оно и есть… От тентов на полуторках – сплошные лохмотья. Вроде бы все уцелели, уже к лесу подбегают с собаками. Все бы ничего, но замешкался один из проводников или зацепился маскхалатом за что‑то в кузове: немудрёно в такой горячке. Ну и сорвались его собаки и бежать не к лесу, где остальные укрылись, а прыг–прыг через канаву вдоль дороги, и в поле. Только поводки за ними, как змеи, мотаются. А подлюка устроил за ними настоящую охоту. Мечутся они по полю, поводки цепляются за все что ни попадя, мешают. «Мессеру» [7]только это на руку.