Тираны. Книга 1. Борджиа - Юлия Остапенко Страница 16

Чезаре медленно кивнул, глядя на отца. Слава Богу, он начинал понимать.

— Мы обещаем нашему другу королю Карлу всяческое содействие. Мы благословим его. Мы отправим собственного сына закрепить права Карла согласно закону… Но по дороге французы поведут себя в отношении моего посланника столь неподобающе, что легат, оскорбленный, не сочтет возможным выполнить соглашение. Ты бежишь, Чезаре, — повторил Родриго жестко, взглянув сыну в глаза. — Убьешь своих сторожей, украдешь лошадь, прорвешься через всю чертову тьму французов и бежишь домой, в Рим. Тогда у нас снова будут развязаны руки.

— Я понял, отец, — теперь в голосе Чезаре прозвучало возбуждение, вызванное предвкушением приключений. Все же он рожден для битвы и безумных подвигов, а не для просиживания церковной сутаны в пыльных залах. Родриго вновь ощутил смутный укол беспокойства, неуверенность в сделанном выборе. Но сейчас не время думать об этом.

— Отличная мысль! — гаркнул Хуан, ухмыляясь, и ударил брата ладонью по плечу. Человек менее сильный, чем Чезаре, согнулся бы от подобного дружеского тычка. — Поздравляю, братец.

— Но если его схватят… — начала Лукреция, и Родриго перебил:

— Не схватят. Только не его. Он единственный, кто действительно может это сделать. Для блага Рима и для спасения всех нас. Верно, сын мой?

— Да, — отозвался Чезаре; глаза его сверкали. — Да, отец. Когда мне ехать?

— Сейчас же. Я напишу письмо королю Карлу, ты отвезешь. Скажи, что нам не терпится передать права на Неаполь его законному королю. Но слишком не лебези, а то он заподозрит неладное.

— Я знаю, отец.

— Хорошо.

Родриго поднялся. Его дети встали тоже, последним вскочил Хофре, так и не понявший, сколь дельной оказалась мысль, посетившая его детскую голову. Мальчик не так безнадежен, как казалось Родриго. Еще год-другой, и Хуану придется куда тщательнее скрывать свои амуры с его женой.

— На колени, — потребовал Папа Александр и, когда все его дети опустились на холодный каменный пол, осенил их крестным знамением. — Благослови, Господи, наши пути и помыслы.

«Если ты есть», — добавил он про себя, как добавлял всегда — просто на всякий случай.

Если говорить в общем и целом, Хуан Борджиа был совершенно доволен жизнью. В свои двадцать два — герцог Гандийский, гонфалоньер римской армии, любимый сын великого отца, счастливо женатый на Марии Энрикес, племяннице короля Испании, и не менее счастливо прелюбодействующий с женой своего младшего брата, он был счастлив полностью, безоговорочно и абсолютно. Родился он хоть и вторым, но, определенно, под куда более счастливой звездой, чем его старший братец Чезаре. Порой — не слишком часто — Хуан задумывался, как сложилась бы его жизнь, вздумай их досточтимый батюшка нацепить на него кардинальскую сутану. Ужас, переживаемый Хуаном в эти мгновения, затмевал солнце. И правда, что может быть ужаснее, чем принять целибат провести жизнь в молитвах, скучных советах и не менее скучных интригах. Нет, не по нутру это было Хуану. В сущности, это было не по нутру любому из детей Папы Александра, но только в случае Хуана Папу Александра волновали желания его отпрысков.

Ибо Хуан имел все, о чем мог только мечтать. С этой стороны проблем в его жизни не наблюдалось. Проблема заключалась в том, что Хуан обладал также и тем, о чем совсем не мечтал. Например, старшим братом, всю сознательную жизнь донимавшим его, как заноза на причинном месте. Хуан Борджиа был мстителен и злопамятен, и обид не прощал, а уж чего-чего, но обид между ним и Чезаре за двадцать с лишним лет накопилось предостаточно. Начиная от детских драк (самой постыдной из которых стала та, в которой этот ублюдок сломал Хуану руку, да так, что тот полгода не мог ею владеть как следует) и заканчивая дерзостью, с которой Чезаре посягал на его, Хуана, законные права. Например, он настойчиво просил отца лишить его кардинальского сана и назначить вместо Хуана гонфалоньером. Причем зачастую делал это, даже не смущаясь присутствием брата в этой самой комнате. Нет, ну подумать только! Якобы Хуан не справился с возложенными на него обязанностями по защите папских земель. Ну а кто бы справился в сложившихся обстоятельствах — Чезаре, что ли? Французов десятки тысяч, у них хорошо обученная пехота, кавалерия, артиллерия, в конце концов, и большинство городов просто в страхе распахивало перед ними ворота, едва только завидев всю эту ораву. Не представилось даже случая дать им бой в открытом поле — как прикажете воевать и тем более побеждать в таких условиях? Да еще и Орсини, эти предатели, покинули Рим со своими войсками буквально перед тем, как к городу подошли французы — а ведь войска Орсини были костяком папской армии, без них в подчинении Хуана осталась горстка каких-то оборванцев из ополчения, умеющих ровно держать разве что вилы. Франческо Гонзаго, назначенный Папой одним из генералов Хуану в помощь, что-то лопотал о маневрах, рекогносцировке и ударах с тыла, но Хуан слушал его вполуха. Какой смысл во всей этой суете, когда французов все равно больше? Только дурак станет лезть на рожон при таком положении. В сущности, Хуан вообще не понимал, чем это так ценен Неаполь и почему так важно не дать французскому королю завладеть им. Да какая разница, в конце концов, кто там сидит у моря? Папская область есть папская область, на век Борджиа владений в ней хватит. С другой стороны, чем же еще заниматься настоящему мужчине, как не войной? Поэтому Хуан радовался войне, только не радовался тому, как она оборачивалась — до тех пор, пока Чезаре не отправился к французам, словно агнец на заклание.

Хуан просто ушам своим не поверил, когда понял, что отец говорит всерьез. И кто предложил идею? Хофре! Этот маленький недоумок, только что отвалившийся от матушкиной груди. Подумать только, тринадцатилетнему сосунку досталась такая знойная жена, цветущая роза восемнадцати лет. Нежась с Хуаном в постели, прелестная Санча часами жаловалась, что вечера напролет вынуждена наблюдать, как ее законный супруг играет в солдатики. Хуан думал, малец совсем ни на что не способен — но тот, как оказалось, тоже Борджиа и порой выдает дельные мысли. Избавиться от Чезаре — вот и все, что требовалось Хуану, чтобы жизнь его стала счастливой полно и безоговорочно. Тогда и Лукреция, может быть, стала бы с ним приветливей. В детстве они дружили, но с возрастом Чезаре приобрел слишком сильное влияние на сестру. Хуан считал ее глуповатой, но хитрой, она умела затаиться, как кошка перед прыжком, а потом вовремя подластиться к отцу или выпустить коготки, и это делало ее неотразимой. Хуан даже жалел ее, когда Лукрецию выдали за идиота Сфорца. В конце концов, она Борджиа, и заслуживает самого лучшего.

В глубине души Хуан полагал, то Чезаре найдет в армии короля Карла свой бесславный конец. Хуан ведь видел эту армию еще на подступах к Риму: она была необозрима, бескрайнее море колышущегося железа, шелка шатров, вздыбленных морд боевых коней. Уж наверняка у них найдется сотня-другая надежных людей, чтобы неусыпно охранять его братца. Если только… Хуан помрачнел. Если только Чезаре не хватит ловкости провести их, прикинуться простачком, наплести сказочек о любви и расположении Папы Александра к своему смиренному сыну во Христе королю французскому. Тогда они могут и ослабить бдительность. Но все равно, на менее чем дюжину сторожей Чезаре рассчитывать не приходилось. И снова Хуан помрачнел, вспомнив, как падает замертво бык под ударом кулака Чезаре, и понимая, что дюжина человек в данном случае — не преграда.