Воровка. В кольце страха - Марина Милованова Страница 16

Удачей проложу себе дорогу,

Любовь и истину возьму в подмогу

И попрошу везения у Бога.

Утро выдалось сложным. Сначала большую часть ночи я пыталась максимально удобно устроиться на кровати, что оказалось практически невозможным. Потом в процессе возни напрочь лишилась сна и, пристроив под спину подушку, просидела некоторое время в невеселых раздумьях, переосмысливая разговор с настоятельницей.

Выводы были неутешительными и откровенно пессимистическими: против магии ловкости рук и гибкости ума категорически мало. К тому же если магам станет известно, что я тоже была за Гранью, причем последний раз по доброй воле, поддавшись душевному порыву и желанию вытащить с того света друга, то и мне несдобровать — пока не прибьют, не успокоятся. И к Талейну с такими новостями соваться опасно: во-первых, он не захочет меня видеть, во-вторых, если и увидит — не послушает, в-третьих, если и услышит — не поверит. Скажет: плету интриги во имя мести. Переубедить будет невозможно. Лишь вызову жалость и новые издевательские эпитеты в свой адрес.

Ближе к утру, уставшая и расстроенная, я смогла наконец забыться подобием сна, но едва сомкнула глаза, как была бесцеремонно вырвана из желанного состояния покоя чьим-то нетерпеливым шепотом.

— Сестра, вставай к заутрене! Быстро вставай!

С трудом разлепив глаза, я с недоумением воззрилась на незнакомую монахиню, которая для верности еще и трясла меня за плечо. Круглое лицо с наливными щеками ничуть не смягчало сурового выражения, пухлые губы непрерывно двигались:

— Тебе нужно привыкать к новым правилам! Быстро переодевайся и пойдем! Первый раз я покажу дорогу, потом сама приходи. Запомни, к молитве нельзя опаздывать!

Не переставая бормотать, она скрылась за дверью. Я с тоской проводила ее взглядом, невольно размышляя над несовместимостью округлого внешнего вида служительницы Всевышнего и строгим постом, который должен ею свято соблюдаться. Затем уставилась на черное платье, лежавшее у меня на коленях, — еще одно дело рук суетливой монашки. Вместо традиционного монашеского головного убора к платью прилагалась аналогичного траурного цвета косынка. Помнится, вечером я предупредила настоятельницу, что не буду обряжаться в рясу. С другой стороны, в моей ситуации любой опыт может оказаться полезным. К тому же затевать сейчас скандал мне совершенно не с руки.

Отчаянно зевая, я быстро переоделась и убрала волосы под косынку. При этом нетерпеливая монахиня успела дважды заглянуть ко мне, упрекая в медлительности. Выходя из кельи, я позволила себе мимолетный взгляд в окно. Там царила густая тьма — ни малейшего намека на скорый рассвет. Прошипев под нос что-то нелицеприятное, моя провожатая не глядя схватила меня за руку и потащила по коридору вслед за удаляющимся строем молчаливо шагающих сестер.

Рука была та самая, левая, с повязкой, я принялась ее высвобождать, чем сделала только хуже: цепкие пальцы сжались сильнее, от боли перед моими глазами поплыли разноцветные пятна, поэтому путь в большой зал я не запомнила. Очнулась лишь тогда, когда рука оказалась на свободе, а в нос ударил тяжелый, чуть сладковатый аромат смеси ладана и дыма. Хор сотни голосов протяжно запел «Слава Всевышнему», я же принялась осматриваться.

Белая лепнина на высоком потолке и стенах, белые мраморные статуи святых в нишах. Разноцветная роспись выглядела значительно веселей: добавляла ярких красок в интерьер, изображая сцены из жития святых. Золоченые узоры на стенах ловили на себя блики бесчисленного множества свечей. Высоко вверху под самым куполом в узкие зарешеченные окна равнодушно смотрела ночь. В целом ничего интересного я для себя не нашла.

Монотонное пение вкупе с приглушенным полумраком и теплом подействовали расслабляюще, и я не заметила, как уснула стоя. Проснулась от чувствительного тычка в бок. Провожатая, которая и так не питала ко мне дружелюбных чувств, теперь смотрела волком, явно готовая огреть молитвенником по голове.

Я старательно вытаращилась в спину стоящей впереди «сестры», вполуха разбирая слова в заунывном пении. Но хватило меня ненадолго. Уже через несколько минут голоса стали отдаляться и затихать, а черное пятно перед глазами сменила яркая картинка: плачущий Салем бежал ко мне по знакомому двору, нетерпеливо протягивая руки. Я шагнула было навстречу, чтобы обнять его, прижать к себе и сказать, что очень соскучилась, но неожиданно почувствовала удар по голове. От неожиданности открыла глаза и поняла, что видела сына во сне. В реальности же противная монашка стояла передо мной с победным видом, сжимая в занесенной руке молитвенник, а второй размашисто крестя воздух перед моим лицом и бубня заунывным речитативом:

— Да снизойдет благодать Всевышнего на овец его заблудших, ибо проспят они жизнь свою и не заметят!

Круто развернувшись, она пошла прочь. Полы просторного черного одеяния развевались с тихим шорохом в такт шагам, делая его обладательницу похожей на откормленную ворону. Я озадаченно смотрела ей вслед, тщетно пытаясь перевести на нормальный язык услышанную фразу. Не сумела, окликнула:

— Что?

Ворона замедлила шаг, обернулась. Пухлые губы тронула снисходительная улыбка:

— Голодной, говорю, останешься!

Только тут я сообразила, что осталась в зале в полном одиночестве. Интересно, монашка специально ждала, пока уйдут остальные монахини, чтобы безнаказанно употребить молитвенник по желаемому назначению, или проспала завершение молитвы вместе со мной?

Как ни странно, ранний подъем ничуть не способствовал пробуждению аппетита, поэтому в столовую я пришла без особого энтузиазма. Монахиня, хоть и не стала ждать меня, но шла впереди, оставаясь в поле зрения, что позволило не заблудиться.

Просторная светло-серая комната была заставлена длинными столами, вдоль которых ровными рядами выстроились присутствующие. За узкими окнами светлело небо, но факелы на стенах еще горели, давая неровный чадящий свет. В воздухе пахло овсяной кашей, поэтому вглядываться в бурое содержимое многочисленных тарелок я не стала. Вслушиваться в монотонное бормотание — тоже. Просто заняла свободное место с краю у ближайшего стола и терпеливо дожидалась окончания молитвы. В голове билась лишь одна крамольная мысль: от подобного образа жизни уже через несколько дней можно сойти с ума.

Я не была, подобно монахиням, одержима верой и страстью служения Всевышнему, поэтому откровенно скучала и хотела спать. Окружающая обстановка всецело этому способствовала. Одно дело неслышным шагом скользить в ночи по крышам, подобно бесплотной тени, ощущая азарт от предстоящего дела или удовлетворение от выполненного. И совсем другое — существовать изо дня в день в монотонном ритме, отягощенном хроническим недосыпанием и недоеданием.

Каша на вкус оказалась пресной и клейкой, без добавления соли, не говоря уже об отсутствии сахара или варенья. Кашевар даже мед пожалел, хотя вряд ли этот натуральный продукт запрещен к употреблению даже при условии круглогодичного поста, если таковой, упаси Всевышний, существует.

Проглотив с невероятным трудом склизкий комок, я от души посочувствовала монахиням и до конца завтрака больше не прикасалась к ложке. На меня, правда, также смотрели с нескрываемым сочувствием, причину которого я смогла понять лишь после полудня. Собственно, к концу дня понимание здешнего быта и образа жизни пришло ко мне в полной мере и предстало во всей красе, вселив если не ужас, то вполне натуральную панику.