А печаль холод греет - Дайана Рофф Страница 16

И Мэйт был для меня именно тем человеком, способным всегда мне помочь морально.

Даже сильному человеку нужна помощь.

– С моей стороны мне кажется, что Джозеф поступил довольно жестоко и как-то безрассудно, – после недолгого молчания наконец сказал Мэйт, когда я закончила делиться своими проблемами. – Реально, это удивительно, что такой крепкий орешек, как он, вдруг захотел… покончить с собой, – было понятно, что ему не хотелось говорить последние слова вслух. – Но его семья по отношению к нему тоже жестоко обходится, что может сломать защиту любого человека. И я понимаю твои страхи потерять Джозефа. Это и вправду очень и очень страшно. Но зная твоё стремление защищать его любой ценой, я могу с уверенностью сказать, что ты сможешь поставить его на ноги и сохранить в этом мире живым. Ты ведь сильная, помнишь? Не давай страху завладеть твоим разумом. Просто помни об этом в самую тяжёлую минуту. Будь как снег: красивой, но холодной.

– Спасибо тебе, Мэйт, – искренне поблагодарила я, тщательно запоминая каждое сказанное им слово.

– Всегда обращайся за помощью, ты же знаешь, – я представила, как он улыбнулся, и мои губы тоже изогнулись в дуге.

– Да, знаю.

– Слушай, – в его внезапном шёпоте вдруг появились ноты страха. – Помоги мне, Делора. Помоги мне!

Я ещё больше нахмурилась, когда в телефоне вдруг послышался шум, какая-то возня резала слух, что-то громко застучало прямо в ухо. В груди всё застыло от напряжения и плохого предчувствия, пока на протяжении нескольких секунд шуршание раздавалось в трубке.

– Мэйт?

– Бу! – от громкости его голоса я вздрогнула. – Испугалась?

– Не делай так больше, – тяжело сказала я, пытаясь понять, что это сейчас было. – Что случилось?

– Разыграть тебя хотел, – беззаботно заявил Мэйт. – Как вижу, получилось.

– Не видишь, а слышишь.

– И это тоже, – рассмеялся парень. – Прости, больше так не буду.

– Прощаю, – вновь улыбнулась я, хотя на душе осталось неприятное ощущение опасности.

– Тогда давай, пока, люблю тебя.

Я отняла от уха телефон и проговорила в его экран перед тем, как отключиться:

– И я тебя.

Конечно, это было сказано в шутку. Я давно выяснила, что Мэйт не был в меня влюблён, тогда как я сама всегда оставалась верна только Джозефу. Я не знала Мэйта в живую, видела лишь несколько его фотографий, звонили мы друг другу не так часто, поэтому всё обычно сводилось к переписке в Instagram – от пары слов в день до очередной дискуссии на ту или иную философскую тему. Мэйтланд был для меня другом вот уже почти два года: хороший, добрый, надёжный, весёлый и всегда поддерживающий. Он был чем-то похож на таблетку от головной боли – облегчал мучения, делал этот мир не таким серым, позволял жить дальше, чем-то радоваться, к чему-то стремиться.

Я замерла, когда увидела знакомую макушку с русыми кудрями, прикрытыми совершенно детской розовой шапкой с какой-то принцессой от Disney. Длинная куртка в разноцветную клетку совершенно не сочеталась с полосатыми толстыми колготками и длинными зимними сапогами, но Филис никогда не волновал её пёстрый, сумасшедший и слишком яркий вид, как у попугая, – она одевалась так, как хотела. А ещё на что позволяли небольшие деньги. Даже издалека я слышала звуки какой-то быстрой мелодии, что доносилась из старых голубых наушниках Филис, которая нелепо танцевала под музыку, размахивая как руками, так и ногами и совершенно не обращая внимания на то, что могла кого-то задеть из прохожих.

– Филис?

Я осторожно подошла к ней, не зная, чес привлечь её внимание и как остановить поток её самых разных движений, словно кукловод то тут, то там дёргал за ниточки и повелевал куклой – так поступало с Филис её сумасшествие. Она вдруг резко обернулась ко мне, будто почувствовала мой взгляд затылком, и громко рассмеялась.

– Однажды я умру… и заберу вас всех с собой.

Я несколько раз моргнула, совершенно не понимая, к чему она это сказала.

– Что?

– Солнце, – пояснила девушка, вынимая из ушей наушники. – Я говорила о солнце. Когда-нибудь оно умрёт.

– Мы всё равно этого не увидим, – мрачно изрекла я.

Филис вдруг виновато потупила фиолетовые глаза и начала теребить многочисленные фенечки, что выдавало её волнение.

– Прости, я вчера пристала к тебе… Просто порой когда я не могу отделаться от ощущения, что всё происходит во сне, отчего я начинаю нести всякий бред и не замечать, как людям от этого может быть больно.

Я наблюдала за её милым лицом, пока она говорила: покрытые маленькими снежинками ресницы слегка дрожали, рот как-то нервно двигался, два выпирающих зуба всё время кусали нижнюю губу, щёки покрылись лёгким румянцем от мороза. Филис была красивой. Правда. Очень красивой. От её нежного, как черничное мороженое, голоса так и теплело на сердце, точно кто-то открыл перед тобой двери, ведущие в отдельное царство Лета. Уютно, солнечно и цветочно – белые лица ромашек улыбались, бабочки порхали не только в воздухе, но и в животе, луч света, что падал на мягкую траву, указывал дорогу к счастью. А впереди – лесная фея, что могла убаюкать плачущую боль в сердце, а сам орган хрусталём приложить к груди – к собственному сердцу.

И навсегда его сберечь.

– Ничего страшного, я на тебя не обижалась, – смело заверила её я, чувствуя щемящий свет в груди, точно одинокий светлячок забрёл в тёмный лес мыслей.

– Правда? – искренне изумилась Филис.

Я решительно кивнула, решив не упускать свой шанс и наконец-то снять с себя вину.

– Да, правда. Я и сама вчера к тебе была слишком груба, за что тоже хотела перед тобой извиниться…

– Спасибо! – она вдруг крепко меня обняла, обвив руками мою шею. – Ты не представляешь, как я переживала по этому поводу! Я так рада! Просто во снах ты никогда на меня не держала зла… а тут реальность, как-никак.

Тепло.

От девушки исходило самое настоящее тепло. Не физическое – моральное. Её лучи света словно сконцентрировались на одном месте и проникли в меня – глубоко, сильно, надёжно. Открыли неизвестные мне сундуки, пощекотали рёбра белым пёрышком своих крыльев, крайне осторожно коснулись сердца и вытерли все слёзы, что оно пролило за долгие-долгие годы.

Я удивлённо моргнула, чувствуя, как щёки становились красными. И вовсе не от холода.

– Ты опять подумала, что это был сон? – прошептала я в её волосы, наконец-то узнав, какими они были на ощупь: точно клубок шерстяных ниток.

– Только в них ты по-настоящему могла держать меня за руку, – совершенно без смущения улыбнулась вдруг она.

Я вспомнила, как сжала тогда её пальцы, и на щёки словно вылили кипяток – так стало жарко. Я никогда не краснела, ни при Джозефе, ни при ком-либо ещё. Но Филис каждый раз вгоняла меня в краску, раскрывала во мне совершенно новые стороны, показывала мне мир под иным, причудливым углом, делало моё существование более светлым, весёлым. Она как котёнок, что дарил любовь пожилой женщине, или любимая игрушка, с которой не расстаёшься с самого детства. И Филис умело игралась этой игрушкой, точнее её чувствами – моими. Покраснеть, извиниться, рассмеяться – она управляла мной как хотела. Сопротивляться или нет? Порой я могла противостоять этому, но чаще всего не видела в этом смысла.