Сказания Фелидии. Воины павшего феникса - Марина Маркелова Страница 16

Данасий мечтал, что Таланий займет его место, добравшись до вершины, на которой восседал сам. Но Таланий выбрал иную участь. Он ушел в воины, стал Главой Защитников Аборна. Годы, проведенные на службе, научили его трем вещам: выполнять приказы Совета, защищать любым способом столицу и решать споры мечом. Большего он не умел, да и не хотел уметь. Разговоры, рассуждения, прения — к этому он не привык, и когда Данасий выдвинул его, как одного из претендентов на освободившееся место в Совете Семерых, Таланий наотрез отказался, не дожидаясь даже обсуждений.

Это был конец. Данасий не смог простить ему отказа. Как Глава Совета Семерых он привык к подчинению. А Таланий — к свободе выбора. Ни один не пошел на уступки, а, жаркая многочасовая ругань вконец разорвала семейную связь. Ценой освобождения Талания стало отречение отца от сына.

Обиды молодых забываются быстрее, так и гнев Талания иссяк. Но головы он не склонил. Тому было несколько причин: и гордость, и упрямство, и уверенность в собственной правоте. Но, самое главное, Таланий знал, что ничего не изменить — в Совет был избран другой, а, значит, Данасий не захочет его даже видеть. Сын стал для него лишь подчиненным.

Но вот Данасий умирал, и сегодня Таланий пришел не просто с важным докладом. Слабо в нем искрилась надежда, что теперь-то отец простит. Что, увидев преломившуюся гордость сына, твердое сердце Главы размякнет и, хотя бы на день, вернется отцовская любовь.

Перед смертью люди много думают об ошибках, жалеют и хотят их исправить. А чем была их размолвка, как не чудовищной ошибкой, заставившей обоих мучиться.

Чтобы хоть как-то подтолкнуть время, он уставился на узор резной скамьи, на которой сидел. Завитки, цветы, спирали перетекали друг в друга и создавали особенный волшебный рисунок, видимый лишь человеку с хорошим воображением. Надо было лишь попробовать увидеть то, что скрывалось под явным. Так Таланий увидел, как сомкнулись лепестки и очертились глазницы, как угрожающе оскалился полураспустившийся бутон, а на месте едва прикрытой сердцевины разбух мясистый язык. То был уже не цветочный орнамент — голый череп голодного чудовища.

— Таланий! — звонкий голос молодого слуги беспардонно рассек мираж.

Таланий медленно поднял голову, безучастно взглянул на слугу — мальчика, которому едва минуло двадцать лет. «Юнец, — подумал он, — сопляк, а туда же. Нос кверху, презрение через край сейчас брызнет».

— Мой господин готов вас принять, — продолжил Паурун, — но настоятельно советую не волновать его сейчас.

Таланий резко поднялся, зло сверкнул глазами на слугу.

— Утри нос сначала, советчик, без тебя знаю, — грубо бросил он, и, проходя мимо, будто нечаянно толкнул Пауруна мощным плечом.

Слуга еле устоял на ногах, но не молвил ни слова, а только растер ушибленную руку, стараясь разогнать боль.

Перед дверью в покои Данасия, Таланий перевел дух. От волнения сердце его то замирало, то безумно колотилось, он собрался с силами, вздохнул, усмиряя чувства, и дернул за железное кольцо. Дверь поддалась, Таланий шагнул через порог.

Он слишком давно не видел отца. Память сохранила образ худого, но крепкого старца в длинных дорогих одеждах, его серебристые волосы, рассыпанные по плечам, аккуратную бороду, густые брови и внимательный взгляд. Данасий, несмотря на свой возраст, никогда не горбился, а при ходьбе опирался на толстую палку, изготовленную специально для него лучшим мастером Фелидии.

Но теперь Таланий не узнавал своего отца. Болезнь иссушила Данасия, превратила из худого в тощего. Кожа пожелтела, вытянулась и свисала складками, казалось, прямо с костей. Щеки впали, глаза выкатились. Волосы слиплись, распластались на подушке, как осьминог, обнявший камень, сильно поредели, удушливый запах старости убегал из комнаты через открытое окно.

— Отец, — потрясенно выдавил Таланий, и не узнал собственный голос.

— Докладывайте, Таланий! — прикрикнул Данасий и приподнялся на подушках, небрежно оглядев сына с ног до головы.

Талания как кипятком обожгло, он вздрогнул, вытянулся в струну, руку в кулаке прижал к груди и поклонился, как подчиненный своему Главе.

— Вы просили меня докладывать о всяких правонарушениях в Аборне, которые могли бы нанести вред Великим Законам. Вчера на дворцовой площади мои люди разогнали выступление сторонников единовластия, и, хочется верить, своими действиями предотвратили восстание. Зачинщики были задержаны и сопровождены в тюрьму, где переданы в руки судей. Жертвы незначительны — порядка десяти человек с легкими ранениями.

Слова бежали сами собой, Таланий не задумывался над ними ни секунды. Годы службы выдрессировали его говорить ясно, четко, без запинок, и сейчас эта привычка очень помогла. Потому что после холодного приветствия отца все мысли поглотило разочарование.

— На дворцовой площади! — хилое стариковское тело подбросило, а в бледных глазах Данасия полыхнуло пламя. — Прямо под носом?! Крысы! Да как это вообще возможно?

— Я не знаю как, — Таланий держался невозмутимо, хотя нутро его дрожало, — но возможно. Вчерашнее событие это доказало.

— Не знает он… Что предприняли судьи?

— Это не мое дело. О казнях пока нет слухов.

— Вот как, — в голосе Данасия было слишком много яда, — а что вообще твое дело? Кто допустил, что они свой нос высунули? С чьей шкуры за это драть? Не с твоей ли?!

— Мой долг — защищать свой город от внешней и внутренней опасности, следовать Закону и поклонятся своему Главе.

— Молодец, нечего сказать. Клятву выучил хорошо. Хоть на это твоих мозгов хватило.

Таланий вдруг вскинул голову, прядь светлых волос упала на лоб и рассекла его надвое, брови его нахмурились, но ни злобы, ни обиды он не чувствовал. Только горечь, что ребром застряла в горле и мешала дышать.

— Моих мозгов на многое хватает, отец, — смело, но задыхаясь от негодования, заговорил Таланий, — и жизнь моя тому пример. Я уже не подросток, чтобы кричать тут, что ты не прав, доказывать что-то. Что это даст? Ничего. Ты Глава Совета, ты выше всех, ты привык, что твое мнение всегда верное. Но я — не ты. Я давно простил твое отчуждение и надеялся, что наш последний разговор будет не таким напряженным, какой была наша жизнь. Я думал, ты сможешь уйти, не тая на меня зла и обид.

— А ты ждешь, не дождешься, когда я умру, — неприятно ухмыльнулся Данасий.

— Да как ты можешь так говорить?!

— Ладно, не ори. Если хочешь, чтобы я умер с легким сердцем, обещай мне, прямо здесь, прямо сейчас, — голос Данасия вдруг стал походить на лай охрипшей собаки. — После моей смерти неси свою службу так же исправно, как нес ее раньше…

И поперхнулся, не успев договорить. Таланий отшатнулся, кровь отхлынула от его румяных щек, оставив лишь бледные следы.

— Об этом бы ты мог и не просить, — тихо проронил он.

Но Данасий его уже не слышал. К горлу подкатило удушье, сдавило ветхие легкие. Слабое тело главы вдруг напряглось, задрожало, глаза выпучились, губы посинели, приоткрылись и через черную щель выдавился страшный сип. Через секунду он уже захлебывался в кашле.