Полумертвые души. Люди из пригорода - Сергей Никшич Страница 15

– Договорились, – хмуро ответствовал Мыкита и положил трубку.

А тут дверь в кабинет распахнулась, и Маринка внесла подносик с чашкой, из которой вовсю валил пар, поставила его на стол и ту же поспешно возвратилась на исходную позицию, за свой столик, пока Голова не успел вспомнить молодость и не принялся гоняться за ней по всему сельсовету.

Но сегодня такие лихие мысли Голову не посещали, потому что он предвкушал визит Мыкиты, который за годы служилой жизни настолько пропитался уважением ко всякому начальству, что и представить себе не мог, как это можно зайти к вышестоящему лицу без сулеи с каким-нибудь бодрящим напитком. К тому же Голову весьма интересовало, кто же действительно строит ему хари из-за занавесок в соседской хате. На какое-то время он даже забыл про свои рога и про то, что совершил когда-то оплошность и женился на Гапке, под развесистыми формами которой скрывался, как оказалось, характер далеко не ангельский… Но тут вдруг в кабинет явился, как всегда бесшумно и без стука, столь же жизнерадостный, как среднестатистическая египетская мумия, Тоскливец и, не снимая замусоленной кожаной кепки, стал мямлить, что должен уйти по важному делу. Невзирая на его убедительный тон, Голова нутром чувствовал, что дело это если и важное и полезное, то только для Тоскливца, а ему, Голове, оно во вред, и поэтому без китайских церемоний парировал:

– Вот после шести и пойдешь!

Тоскливец ретировался за свой стол неохотно, как тигр, которого загоняют обратно в клетку. И вдруг неожиданно для Головы стал напевать какую-то неизвестную Голове (тот не был большим любителем оперного искусства) арию.

«Ага, амуры, – догадался Голова, и тут же сердце его словно кольнуло. – А не Мотрю ли собрался навестить Тоскливец? Лучше бы не уезжала из села его зеленоглазая половина, бдевшая супруга, как кобра свои еще не вылупившиеся яйца».

– Ты это чего распелся? – подозрительно спросил Голова, забыв на мгновение, что расспрашивать Тоскливца бесполезно, и подошел к его столу, на котором, впрочем, не было ничего примечательного, кроме пыльных, испещренных аккуратным почерком Тоскливца гроссбухов, засохших ручек, поломанных карандашей (Тоскливец никогда ничего не выбрасывал) и другого крохоборского хлама.

Тоскливец улыбнулся ему хитро и радостно, как ребенок, задумавший шалость, и стал со знанием дела листать какую-то толстую тетрадь, из которой повалили клубы пыли. Постояв немного возле Тоскливца и сообразив наконец, что ждать ответа, быть может, придется целую вечность, потому что тот, как известно, жил в своем собственном измерении, Голова возвратился в свой кабинет, допил чай и принялся внимательно изучать перекидной календарь, который заменял ему и книги, и Интернет. И тут из глубин подсознания, как осклизлый сом из глубины озера, всплыла незванная, навеянная ревностью мыслишка: «Надо бы проследить, куда понесет Тоскливца нечистая сила, судя по тому, что распелся он как канарейка, почуявшая лето, подлость задумал он небанальную…».

Как задумал Голова, так и сделал. И как только зеленая кукушка мрачно прокуковала в часах над Маринкой шесть раз и Тоскливец вскочил как ужаленный и, не попрощавшись, выскочил на улицу, забыв даже сладострастно подползти к Маринке, чтобы «приложиться к ручке», Голова опрометью бросился за ним и увидел, что тот сучит ножками по главной улице, то и дело оборачиваясь, словно проверяя, не идет ли кто за ним. Голова, который вырос в селе и хорошо знал даже самые глухие закоулки, крался за ним по огородам, стараясь не попадаться никому на глаза. Тоскливец, однако, уверенно двигался в сторону дома Головы, и тот уже было подумал, уж не загадочно ли помолодевшую Гапку задумал навестить его подчиненный, но Тоскливец неожиданно свернул к Матрениной хате, кто-то невидимый Голове быстро открыл ему дверь, и Тоскливец шмыгнул в нее и был таков.

«Где Тоскливец, там и нечистая сила», – неожиданно для себя подумал Голова и, недолго думая, перелез через тын и, пригибаясь, как солдат на поле боя, ринулся к черному входу. Дверь, к счастью для Головы, была не заперта и он, обильно потея, на негнущихся от страха ногах прокрался в чулан, из которого голоса беседующих были ему прекрасно слышны. Лейтмотивом Тоскливца, как всегда, были деньги – он придурковато, но упорно, как заевший автомат, бубнил, чтобы ему накинули сотенку за его старания и радения. Собеседник наотрез отказывался и сурово вычитывал Тоскливцу за попытку его надуть.

– Скажу тебе так, – твердил невидимый Голове собеседник Тоскливца, – не сделаешь паспорта, мы тебя превратим в червяка, пустим в гнойную яму, а затем скормим рыбкам.

– Как же, как же так, – тарахтел в ответ Тоскливец, – но ведь я не один, и тому надо, и тому, шутка ли полета паспортов…

– А денег ты сколько уже взял? – парировал невидимый. – Вот что, сроку тебе даю до следующей пятницы, а потом пеняй сам на себя.

– Слушаюсь и повинуюсь, – одновременно и придурковато, и по-хамски ответствовал ему Тоскливец, жадность которого на время подавила в нем инстинкт самосохранения. Вскоре Голова услышал, как за Тоскливцем закрыли дверь, и не теряя времени, ретировался через тын, но когда одна его половина была уже на его территории и только левая нога еще находилась в воздушном пространстве над двором соседей, а зад оседлал нейтральную полосу – тын, перед ним, словно из под земли, вырос такой себе аккуратный дедушка с окладистой бородой и мутными, как дешевый самогон, глазами.

– Вы к нам или от нас? – спросил дедушка, и в его голосе Голова сразу признал собеседника Тоскливца.

– Да так себе, проветриваюсь, – ответил Голова. И для солидности добавил: – Я – Голова.

– Оно и видно. Однако, сосед, будь осторожен, смотри сам себя из-за бабского любопытства на кол не посади.

И тут Голова, к своему ужасу, почувствовал, как какая-то своевольная палка вырвалась из тына и впилась острием прямо ему в промежность. Голова попробовал было перебросить и вторую ногу через тын, чтобы сохранить свое достоинство и выйти из ужасного положения, до которого его довело не любопытство, как утверждал бородатый старик, а подозрительность, которую Голова называл «любовью к правде».

Глаза старика при виде страданий Головы стали еще более мутными, а борода заколыхалась, и если бы не она, Голова в этом был почти уверен, он увидел бы, что физиономия старика расплылась в отвратительной улыбке.

– Ты это, помог бы, что ли, – выдавил из себя Голова.

– А почему бы и не помочь? – степенно ответствовал тот, и невидимая Голове палка вдруг задвинулась обратно в тын, как меч в ножны.

– Фу-ты! – облегченно вздохнул совершенно обалделый от всего с ним происшедшего Голова и, даже не поблагодарив соседа, на негнущихся, дрожащих ногах потащился ко входу в дом.

Но на этом страданиям Головы не суждено было закончиться, потому что неожиданно перед ним словно из-под земли возникла жизнерадостная, разодетая в пух и прах розовощекая Гапка – она как раз собиралась на чай к свояченице, чтобы покрасоваться и похвастаться своей неожиданно вернувшейся молодостью.