Тень среди лета - Дэниел Абрахам Страница 15

На пороге показался человек средних лет, но с сединой на висках. Потрепанная одежда совсем не внушала доверия, кинжал на поясе — тем более. Амат впервые задумалась: не стоило ли взять охрану? Может, будь рядом Итани… Она вздернула подбородок и оглядела незнакомца свысока, как прислугу.

Молчание затягивалось.

— Чего надо? — наконец угрюмо спросил тот.

— Я пришла повидать женщину, — ответила Амат. — Вилсин-тя желает справиться о ее здоровье.

Здоровяк нахмурился и беспокойно посмотрел поверх ее головы.

— Ты ошиблась дверью, бабуля. Не знаю, о ком ты толкуешь.

— Я — Амат Кяан, старший распорядитель Дома Вилсинов. И если ты не хочешь продолжать этот разговор на пороге, лучше пригласи меня внутрь.

Незнакомец занервничал. Рука его дернулась было к ножу и тут же — прочь. «Попался», — догадалась Амат. Впустить ее значило бы признать, что дело нечисто, а прогнать — навлечь на себя гнев хозяина, если ее и впрямь прислал он. Амат изобразила позу, требующую подчинения. Не хотела бы она увидеть такую у вышестоящего.

Метания охранника с ножом прервало появление другого персонажа. Этот, казалось, только встал с постели: круглая, бледная и невыразительная физиономия, растрепанные волосы. Его недовольный вид как будто отражал ее чувства; однако охранник при нем заметно расслабился. Сразу стало ясно, кто главнее. Амат сосредоточила внимание на пришедшем.

— Вот она, — начал охранник, — назвалась распорядителем Вилсина.

Лунолицый подобострастно улыбнулся и принял позу приветствия.

— Она и есть распорядитель. Добро пожаловать, Кяан-тя! Проходите, пожалуйста.

Амат шагнула под низкую крышу. Мужчины расступились, пропуская ее вперед. Круглолицый закрыл дверь, отчего мрак в доме стал еще гуще. По мере того, как глаза Амат привыкали к темноте, вырисовывалась обстановка. В широкой гостиной с нависающим потолком было слишком голо для жилого помещения. В углу по стене расползлось пятно мха.

— Я пришла осмотреть заказчицу, — сказала Амат. — Вилсин-тя пожелал удостовериться, что она в добром здравии. Если у нее случится выкидыш во время переговоров, мы все будем глупо выглядеть.

— Заказчицу? Да-да, конечно, — отозвался круглолицый. Что-то в его тоне насторожило Амат. Видимо, она ошиблась. Тем не менее мужчина склонился в знак покорности и указал ей вглубь комнаты. За коротким коридором обнаружилась дверь, ведущая на деревянное крыльцо. Свет, просачиваясь сквозь полог листвы, стал зеленоватым и неярким. Вокруг стрекотали кузнечики, трещали птицы, а на крыльце, опершись на полусгнившие перила, стояла молодая женщина. Она была вряд ли старше Лиат и отличалась молочной белизной кожи, свойственной островитянам. Золотистые локоны спадали на спину, простые холщовые штаны не скрывали выпирающего живота. Половину, а то и три четверти срока она уже отходила. Услышав голоса, женщина с улыбкой обернулась. Ее глаза были голубыми словно небо, губы — пухлыми. «Восточные острова, вот откуда она родом, — определила Амат. — Уман, а может быть, Ниппу».

— Прошу прощения, Кяан-тя, — вмешался лунолицый. — Долг зовет меня отбыть в другое место. Если потребуется, Мияма вам поможет.

Амат изобразила позу признательности, уместную при прощании с нижестоящими. Тот ответил сообразно, но со странной полунасмешкой в повороте кистей. Амат отметила, какие у него мощные руки и плечи. Она отвернулась, выжидая, пока стихнут за спиной шаги. «Верно, круглолицый направился прямиком в Сарайкет, к Вилсину», — подумала Амат. Ей не удалось избежать подозрения, но к тому времени, когда Марчат все узнает, будет уже поздно что-либо от нее скрывать. Значит, уловка удалась.

— Меня зовут Амат Кяан, — поздоровалась она. — Я пришла проверить твое самочувствие. Марчат — человек неглупый, но едва ли разбирается в женских делах.

Девушка склонила голову, словно прислушиваясь к незнакомой песне. Амат почувствовала, как ее улыбка блекнет.

— Ты ведь понимаешь по-хайятски?

Девушка хихикнула и что-то ответила ей. Говорила она торопливо, отчего слова разбирались с трудом; в речи, текучей и гладкой, угадывался язык восточных островов. Амат откашлялась и попробовала еще раз, только на ниппуанском.

— Меня зовут Амат Кяан, — медленно произнесла она.

— А я — Мадж, — ответила островитянка, подражая дикции Амат и даже немного утрируя, словно разговаривала с ребенком.

— Ты приехала издалека. Надеюсь, дорога не слишком тебя утомила?

— Сначала было тяжело, — ответила Мадж. — Зато последние три дня уже не тошнит.

Ее рука скользнула по животу. Там, на коже, уже проявились темноватые штрихи растяжек. Вдобавок Мадж была очень худой. Если бы ей пришлось доносить, она выглядела бы яйцом на ножках. Хотя, конечно, этому не бывать. Амат смотрела, как бледные пальцы рассеянно поглаживают округлость, в недрах которой растет дитя, и ощущала глубокое смятение. Перед ней стояла не высокородная особа, чья девственность должна была остаться вне подозрений, и не дитя богатых покоев, чересчур болезненное для изгоняющих «кровяных чаев». Мадж не походила ни на один из сотни примеров, которые Амат всю ночь перебирала в голове.

Она оперлась на перила, чтобы перенести вес с больной ноги, отставила трость и сложила руки.

— Марчат мне так мало о тебе рассказал, — произнесла Амат, с трудом вспоминая слова. — Что тебя привело в Сарайкет?

Женщина улыбнулась и начала свою историю. Местами она увлекалась и начинала частить. Тогда Амат просила ее повторить.

Вышло будто бы так, что отец ребенка происходил из влиятельнейшей утхайемской семьи Сарайкета, приближенной к самому хаю. На Ниппу он прибыл скрытно и никогда не объявлял Мадж своей истинной сущности, но, хотя их связь была недолгой, сердцем остался привязан к ней. Узнав о ее положении, он послал за ней круглолицего Ошая. Как только позволят правила дворцового приличия, он возьмет ее в жены.

Амат кивала головой, слушая, как она громоздит нелепицы: пусть выговорится. С каждой ложью, которые Мадж без тени колебания повторяла, Амат делалось все гаже. Дурочка. Милая, красивая дурочка. Кто еще мог услышать эту невероятно-сказочную чушь и поверить в нее?

Девчонку использовали, хотя для чего, Амат не представляла. И хуже всего было то, что она — Мадж — любила свое дитя.

Маати ничего не сказали. Его пожитки попросту исчезли из старой комнаты, после чего служанка проводила его в дом, живописно устроившийся в рощице неподалеку от дворца — жилище поэта. От прочих его отделял искусственный пруд, поперек которого был перекинут круто изогнутый, как кошачья спина, мостик. Карпы-кои — белые, малиновые, золотистые — подплыли и завозились под самой пленкой воды, когда Маати прошел мимо.

Внутри дом был обставлен по-дворцовому роскошно, но в более мелких масштабах. Лестница, ведущая наверх, в спальни, могла угодить самому тонкому вкусу: темное дерево, инкрустированное слоновой костью и перламутром, — хотя больше двоих разом не пропускала. Просторные залы в передней части дома, чьи стены скользили, как двери, на пазах и раздвигались в жару, были завалены книгами, свитками и набросками на дешевой бумаге. На подлокотнике большого кресла с шелковой обивкой красовалось пятно туши. Пахло сальными свечами и несвежим бельем.