Охота - Эндрю Фукуда Страница 15

Вне всякого сомнения, она неплохо освоила искусство флирта. И она что-то задумала.

Пепельный Июнь поднимает изящную длинную руку и указывает на один из мониторов. Рука плавно возносится, как восклицательный знак в конце заявления: «Я прекрасна». Эта рука всегда имела на меня какое-то странное воздействие, особенно летом, когда Пепельный Июнь носила блузки с коротким рукавом, и я, сидя позади нее, мог наслаждаться зрелищем ее ничем не прикрытых совершенных рук. Они не слишком тонкие и не слишком толстые — идеальной формы, говорящей одновременно о силе и изяществе. Даже легкие веснушки, покрывающие их и становящиеся ярче у того места, где плоть прячется под рукавом, кажутся скорее соблазнительной чертой, чем изъяном.

Я медленно двигаюсь ближе к Пепельному Июню и встаю за небольшой колонной. Выглянув из-за колонны, замечаю, что она придвинулась еще ближе к охраннику. Над ними тускло светят мониторы, показывая изображение с камер безопасности. Как минимум половина из них направлена на Купол.

— Неужели они работают все время?

— Двадцать четыре часа, семь ночей в неделю, — гордо отвечает он.

— И неужели перед ними всегда кто-нибудь сидит?

— Ну, раньше у нас тут круглосуточно сидел служащий, но потом… потом политика изменилась.

— Изменилась?

Он долго молчит.

— Да ладно вам, мне можете сказать, — настаивает Пепельный Июнь.

— Только никому не рассказывайте, — шепотом предупреждает ее служащий.

— Ладно. Это будет наш с вами секрет.

— Некоторых сотрудников настолько захватывало наблюдение за геперами, что они…

— Да?

— Они теряли разум, сходили с ума от желания и бежали к деревне геперов.

— Но над ней же Купол.

— Нет, вы не поняли, они выбегали туда днем.

— Что?

— Срывались и бежали прямо из этого кресла. Вот они сидят и смотрят в монитор — а вот уже несутся по лестнице и выбегают из ворот.

— Несмотря на солнце?

— Они будто забывали об этом. Или это для них больше не имело значения. — На секунду он умолкает. — Поэтому пришлось изменить порядок. Во-первых, пришлось прекратить запись — нелегальными копиями иногда торговали из-под полы на улице. И во-вторых, перед рассветом все отсюда уходят.

— То есть днем за центром никто не следит.

— Не только никто не следит, но и — вот, присмотритесь — на окнах нет ставен. Их сняли. Так что теперь днем сюда светит солнце. Лучшая охранная система. Никто не заходит сюда после рассвета. Никто.

Следует пауза, и я уже думаю, что разговор окончен, когда Пепельный Июнь неожиданно произносит:

— А что это за большая синяя кнопка? Овальная, вон там.

— Мне на самом деле не положено об этом говорить.

— Да бросьте, я никому не скажу.

Молчание.

— Я никому не скажу и о том, что вы мне рассказали. Я же понимаю, что вас могут за это уволить, — настаивает Пепельный Июнь, и в ее голосе появляются угрожающие нотки.

— Это кнопка запирания дверей, — наконец отвечает он.

— То есть?

— Она запирает здание, все входы, все окна. Если ее нажать, никто не сможет покинуть здание, пока кто-нибудь не нажмет кнопку еще один раз.

Его голос тонет в шуме, производимом приближающейся группой. Они наконец отошли от окна и сейчас, переговариваясь, идут через зал к мониторам. Я незаметно сливаюсь с толпой. Думаю, никто не заметил моего отсутствия.

К тому времени, когда они подходят к мониторам, сотрудник успевает вернуться в кресло, и его голова, следуя за взглядом, вновь двигается из стороны в сторону и покачивается вверх и вниз. Кто-то из сопровождающих монотонно рассказывает об устройстве и назначении камер и о том, что отсюда можно наблюдать за каждым уголком Института. Его никто не слушает, все не сводят глаз с мониторов, показывающих Купол. Они все еще пытаются высмотреть геперов.

За исключением меня. Я наблюдаю за Пепельным Июнем.

Она опять ускользнула от группы и бесцельно ходит поблизости. Или делает вид, что бесцельно. Что-то в ней — возможно, то, как она наклоняется, чтобы заглянуть в бумаги на рабочих столах, или присматривается к панели управления, усеянной кнопками и выключателями, — наводит на мысли о собранности и цели. Она старается не привлекать внимания, но в ее случае это почти невозможно. Она охотница, она девушка, она красива. Ее присутствие словно обдает жаром. Вскоре на нее глядят все сотрудники поблизости. Наконец она сама это замечает и сдается. Присоединяется к нам у мониторов и молча смотрит, слегка запрокинув голову. Не шевелится, и по ней невозможно ничего понять.

Я стою сзади и не могу оторвать взгляда от ее волос, водопадом спадающих по плечам: в темноте они тускло блестят. Она что-то задумала, что-то, связанное с центром управления, — я не могу избавиться от этого чувства. Она ищет информацию. Не знаю, в чем дело, но в одном я уверен: она играет в игру, о которой пока не подозревают остальные охотники.

Обедаем мы этой ночью поздно; уже после полуночи нас ведут в большой зал на первом этаже и усаживают за круглый стол. Никто из сопровождающих не остается с нами, они отходят к своему собственному столу где-то у темных стен зала. Без их молчаливого присутствия охотники чувствуют себя естественнее, мы расслабляемся, становимся разговорчивее. За обедом я впервые могу нормально познакомиться с остальными.

Сначала мы говорим в основном о еде. Нам предлагают такие виды мяса, о которых мы раньше только читали, но никогда не пробовали. Пустынный заяц, суриката, гиена, кенгуровая крыса. Свежая дичь из Пустошей. По крайней мере так нам говорят. В качестве главного блюда нам подают кое-что особенное: гепарда. Мясо, которое обычно едят только высокопоставленные чиновники на свадьбах. Гепарда трудно поймать: не из-за скорости — даже самый медленный из нас может его обогнать, — а из-за того, что они очень редки.

Каждое блюдо, разумеется, подают влажным и кровавым. Мы обмениваемся замечаниями по поводу текстуры мяса, и все согласны с тем, что его вкус намного превосходит синтетику, которую мы вынуждены есть обычно. Кровь стекает по нашим подбородкам, собираясь в специальные чаши на столах. Мы выпьем эту густую смесь из крови разных животных в конце обеда.

На столе нет того, в чем я сейчас отчаянно нуждаюсь: воды. Прошла целая ночь с тех пор, как я в последний раз пил дома, и я начинаю чувствовать обезвоживание. Язык — сухой и распухший — напоминает комок ваты, зачем-то оказавшийся у меня во рту. Последний час у меня слегка кружится голова. Моя чаша для крови постепенно наполняется. Я выпью все: кровь достаточно жидкая, и в ней есть вода. Так сказать.

— Слышал, тебя запихнули в библиотеку, — говорит мой сосед, мужчина лет сорока, крепкий, с широкими плечами. Он президент ОЗГОЛ (Общества по защите и гуманному обращению с лошадьми). Его внушительный живот не умещается под столом. Про себя я называю его Мясо.