Долина дракона - Ванда Алхимова Страница 15

– Об этом ты мечтал в детстве?

– Нет, – Куланн приобнял ее одной рукой. – В детстве я был глупым и мечтал, что стану великим воином и женюсь на принцессе.

Она расхохоталась, и Куланн снова почувствовал желание. Одного ее смеха или взгляда хватало, чтобы у него в штанах все ожило.

– Честное слово. Я воображал, что какая-нибудь принцесса заблудится в нашем лесу, а я ее спасу. Принцесса, конечно же, в меня влюбится, и я уеду жить с ней во дворец.

– А теперь? – она закусила губу своими белыми зубками, а глаза все смеялись.

– Теперь я думаю, ни к демону мне никакая принцесса не нужна, что мне с ней делать? – добродушно улыбнулся Куланн. – Ты лучше всех принцесс.

Она наградила его поцелуем. Куланн перебирал ее косы, наслаждаясь ее запахом – хлеба, стираной одежды, печи и молока. Запахом дома, уюта, счастья.

– Кстати, а где твоя сестра? – вдруг спросила она.

Куланн погладил ее лицо, не торопясь с ответом.

– Умерла, – сказал он наконец. – Бросилась в реку.

– Прости.

Она поторопилась снова его поцеловать, но Куланну уже не хотелось ласк. Женщина почувствовала его настроение.

– Если ты мне расскажешь, об этом никто не узнает, пообещала она.

Куланн гладил ее волосы. Почему-то он захотел рассказать ей все, впервые в жизни. Почему-то ему важно было, что она лежит и внимательно слушает.

– Мой отец был наемником, он пришел к нам в деревню с мечом на поясе, серебром в карманах и в рваных сапогах, – Куланн начал вспоминать. – Он учил меня сражаться. Я хорошо помню его. Он умер, когда мне было десять.

Перед глазами возникло лицо матери: опухшие от слез глаза, растрепанные локоны. И лицо сестры. Он давно не вспоминал ее.

– Когда это случилось, сестре было тринадцать, а мне – двенадцать, – вслух произнес Куланн. – Мы с ней очень дружили.

Снова воспоминание: как сестра в венке кружится в хороводе девушек, а он сидит с парнями и наблюдает за ними. И думает, что она красивее всех девушек в хороводе.

– Вскоре после смерти отца за мать посватался мельник, – сказал Куланн. – Говорили, что он забил свою первую жену до смерти, но мать думала, что без мужа не сможет поднять нас с сестрой. Она надеялась, что сестру скоро просватают, а чтобы ее взяли в хорошую семью, нужно было хорошее приданое.

Куланн закрыл глаза и отчетливо увидел: сестра смеется у колодца шуткам подруг. Солнце золотом горит на ее волосах.

– Но мельник…

Куланн словно снова услышал тот крик – задушенный стон. Долгие годы спустя голос сестры снова плакал наверху, скрипела кровать, а страшная тишина в доме говорила о том, что никто не спит. Куланн снова почувствовал тупую ноющую боль в сердце.

– Я не знаю, почему не вмешался, – сказал он. Я испугался, но не того, что он изобьет меня. Он уже бил меня, и я не боялся. Просто я словно окаменел, не мог поверить в это. Не хотел поверить. Утром она спустилась к завтраку с синяками на лице, бледная, и ни на кого не смотрела. Даже на меня. Мать подавала на стол и ничего не сказала. И он тоже ничего сказал, ругался, как обычно. Все повторилось через несколько ночей, а потом снова. И снова.

В последнем воспоминании сестра уже не смеялась. Она сидела на бревне, привалившись к стене дома, и пустыми глазами смотрела на ленту реки. На щеке наливался свежий синяк.

– Ее увидели соседки, которые стирали, – с трудом выдавил Куланн. – Она бросилась в реку. Когда ее выловили, глаза у нее были открыты, а из носа текла вода, и водоросли вплелись в волосы.

Куланн замолчал. Женщина тоже молчала, даже почти не дышала.

– И я тогда взял топор и зарубил его.

Он до сих пор отчетливо помнил лицо спящего, его злой спросонья взгляд, мгновение спустя наполнившийся ужасом. Первый удар, раскроивший лицо. Темную кровь, хлынувшую из глубокой раны на лбу. Крик, завершившийся хрипом.

– Оказалось проще, чем я думал, – выдохнул Куланн. – Он умер быстро. Я забрал отцовский меч и сбежал. Мне было двенадцать, но я выглядел старше из-за роста. Я врал всем, что мне пятнадцать, и меня взяли в отряд наемников. Я на первом же постоялом дворе с ними познакомился. Они научили меня убивать.

Куланн замолчал, глядя в потолок пустыми глазами. У его сердца тихо дышала чужая жена, а за загородкой возились, повизгивая, свиньи.