Зов Сирены - Нина Линдт Страница 15

– Сейчас поменяю!

– Оставь! – весело воскликнула Катя.

Она обожала твист. Точнее, твист обожала бабушка Клара. Это была ее чудинка, и они часто танцевали с ней, пока баба Шура не ведала, что творят ее соседки. Для Кати твист стал танцем свободы, когда можно дурачиться, кривляться, не воспринимать ничего серьезно.

Она сбросила высокие каблуки и, лукаво сверкая синими глазами, чей блеск словно умножался бриллиантами и сапфирами на ее шее, протянула руку Стефано.

Стефано никак не ожидал от тихони Катарины такого. Сначала он пытался въехать в ее манеру танца, а потом понял, что она абсолютно свободно импровизирует. Начал подыгрывать, а закончил тем, что перестал думать о том, как это выглядит со стороны. Они танцевали, смеялись, бросали друг другу вызов своими дурашливыми движениями, и ему все казалось, что только сейчас, теперь он видит настоящую Кэт: яркую, сверкающую, умопомрачительно смешную, милую, красивую и совершенно не высокомерную.

Она трясла волосами, смеялась, выделывала забавные па, и ее совершенно не заботило, что подумают бармен и Стефано. Для Стефано это было чем-то новым: в мире сирен все заняты только тем, чтобы производить впечатление, очаровывать в интересах. Кат совершенно не заботило, что он о ней думает, думает ли вообще.

В какой-то момент они стали пытаться выполнять парные движения и каждый раз смеялись до слез, если у них не получалось. Или если получалось. Бармен давно перестал перетирать бокалы, а смотрел это шоу нон-стоп, пока звучали 12 композиций диска.

Когда же твист завершился, Катя, тяжело дыша, подошла к столику и взяла сумочку.

– Пойду, поправлю макияж, мне кажется, я все размазала от слез.

– Я подожду тебя здесь, – Стефано вдруг подошел к ней, обнял и поцеловал.

После танца этот поцелуй был чем-то естественным, вроде скрепления полного доверия между ними.

Она улыбнулась ему, и он еле сдержался, чтобы не поцеловать ее еще раз. Он думал, впереди еще уйма времени и он уговорит ее остаться с ним в отеле. Но она в бар больше не вернулась.

Когда же он, обеспокоенный ее долгим отсутствием, прошел в дамскую комнату, та была пуста. Поискав ее по залам среди гостей, он понял, что она просто сбежала. И желчь ядом разлилась по сердцу.

Граф Аранда вернулся в свой особняк рано, ему было горько наблюдать за счастьем Анхеля. В какой-то степени, в глубине души, он понимал, почему тот так светился: не из-за возможности утереть нос всем своим воспитанникам, а из-за Катарины. Черт возьми, будь у графа такая внучка, он бы был на седьмом небе. Все бы ей отдал. Но у него даже детей не было.

До сих пор два патриарха подтрунивали друг над другом, строили каверзы, любили ставить друг друга на место и спорить. Но они же при этом осознавали, что похожи в своем одиночестве и разочаровании в воспитанниках. Пусть граф Аранда никогда не стремился воспитать себе смену, этим обеспокоился Анхель, но ему тоже хотелось оставить состояние кому-нибудь толковому. В этом они были единомышленниками.

А теперь получалось, что Анхель все это время посмеивался над ним и обманывал. Такая внучка, такая красавица, с таким достоинством держится, несмотря на провокации и нападки. Благородная. Одно загляденье смотреть, как она приветствует гостей, как идет через зал, как смотрит на Анхеля. Если б на него так смотрели… Одиночество старости и страх смерти не были бы такими огромными. Отступали бы перед ее светом.

Остается только наблюдать со стороны. Молиться, чтобы она не превратилась в жалкое свое подобие под влиянием власти, денег, возможностей и искушений. Сохранила этот чистый лучистый взгляд юности надолго.

– Э, да ты поэт, приятель, – усмехнулся старик сам себе. Опираясь на трость, открыл графин с бренди и налил себе в бокал. Закрыл графин и задержался взглядом на морщинистых, жилистых, дрожавших от старости руках.