Рыцари темного леса - Дэвид Геммел Страница 14

— Да, он поступил храбро, но ведь мы этого и ждем от своих людей, разве нет? Дай ему денег и отправь в Гар-аден. Поговорим лучше о более приятных вещах. Весной король прибудет в Макту, и я хочу, чтобы пиром распоряжался ты.

— Благодарствую, ваша светлость. Это большая честь для меня.

— Чепуха, Эррин. Лучше тебя с этим никто не справится. Ты у нас наихудший воин, зато отменный кулинар!

Эррин откланялся и вышел.

Теперь он сидел у огня с тяжелым сердцем и головой, полной дурных предчувствий.

Океса — настоящий змей, и Эррин не мог забыть его зловещий взгляд, когда он спросил: «Вам известны такие семейства?» Именно это спасло одноглазого ремесленника Руада Ро-фессу. Эррин никогда бы не выдал Мудрейшему — но что это сулит ему самому?

Задумавшись, он не заметил, как вошел Убадай.

— Еда, — сообщил слуга, поставив перед Эррином серебряный поднос.

— Я не голоден.

Номад пристально посмотрел на бледное лицо своего господина.

— Что стряслось, мальчик? Ты не пьешь и не ешь.

— Ты должен уехать из Макты… нынче же ночью. Возьми с собой всех номадских слуг и ступай через лес к морю. Бегите из этой страны.

— С чего это?

— Остаться — значит умереть. Всех номадов хотят загнать в Гар-аден, а там вас ждет смерть, Убадай, я это чувствую. Скажи это всем остальным.

— Будет сделано, — пообещал Убадай.

Руад выровнял серебряное зеркало и поправил бритву на висящем у стены ремне. Добившись желанной остроты, он смочил лицо теплой водой и осторожно сбрил черную, с сединой щетину.

Лицо в зеркале сполна заслуживало бороды — густой бороды, которая скрыла бы впалые щеки и щелястый рот с кривыми зубами.

— Ты стал еще страшнее, чем прежде, — сказал Руад своему отражению. Сев за стол, он отодвинул остатки завтрака, снял с глаза бронзовую нашлепку и отполировал ее мягкой тканью до блеска. Вернул нашлепку на место, налил себе яблочного сока и стал смотреть, как деревья за окном проступают на рассветном небе.

Здесь ему лучше, чем в цитадели: старая крепость хранит слишком много воспоминаний об отце. Галибал был суров к сыну, чьего рождения не желал, и мальчик, некрасивый и неуклюжий, ничем не мог ему угодить. Все свое детство и юность он пытался завоевать отцовскую любовь. Со временем он овладел наукой обращения с Цветами и показал себя лучшим, чем отец, чародеем. Тогда безразличие Галибала обернулось ненавистью. Он отослал сына прочь и даже перед смертью не допустил его к себе.

«Бедный Галибал, — подумал Руад. — Бедный, одинокий Галибал».

Прогнав тяжелые воспоминания, он три часа поработал в мастерской и вышел на луг, чтобы насладиться осенним солнышком. Скоро соберутся темные тучи, задует северный ветер, налетят метели, и горы покроются снегом. Уже и теперь листья начинают желтеть, а цветы увядают.

Вдалеке показалась медленно шагающая в гору фигура.

— Кости греешь? — приблизившись, спросил Гвидион. Его морщинистое лицо покраснело от подъема, белые, длиной до плеч волосы взмокли.

— Ты бы лошадь себе купил, что ли. Стар ты уже по горам лазать.

Старик улыбнулся и перевел дух, опершись на посох.

— У меня нет сил с тобой спорить, но чашка твоего яблочного сока оживила бы мой дух.

Руад повел его в дом и налил желанного напитка.

— Как у тебя дела? — спросил старик.

— Не жалуюсь, а у тебя?

— Для лекаря всегда работа найдется, даже если он уже не так силен, как прежде.

Руад нарезал черного хлеба и сыра. Пока старик ел, он вышел на порог и взглянул на ведущую к Макте дорогу. Все было спокойно.

— Океса ищет одноглазого ремесленника, — сказал Гвидион, когда он вернулся.

— Неудивительно. Я совершил ошибку.

— Ты сказал волшебное слово тому мальчику, Лагу?

— Да.

— Неразумный поступок.

— Разум не должен противоречить состраданию. Ты проделал весь этот путь, чтобы предупредить меня?

— И да и нет. Я мог бы послать гонца, но есть еще одно неотложное дело, в котором ты мог бы мне помочь.

— Ты говоришь об изменении Цветов?

— Значит, мне это не померещилось, и не я один виноват в том, что сила моя убывает?

— Нет. Мощь Красного растет, а другие Цвета слабеют. Зеленый, самый дальний, страдает больше других.

— В чем же причина? Я знаю, что Цвета постоянно играют и перемещаются, но такого еще никогда не было. Зеленый сузился до мерцающей полоски — мне даже теленка вылечить стоит большого труда.

Руад выгреб из очага золу и положил дрова.

— У меня нет ответа, Гвидион. Равновесие нарушено, и Цвета утратили свою гармонию.

— Не знаешь ли ты, случалось это раньше или нет? Я никогда о таком не слыхал.

— Я тоже. Быть может, все наладится само собой.

— Ты думаешь? В воздухе чувствуется что-то недоброе. В Макте на последней неделе произошли три убийства. Люди боятся, Руад.

— Это влияние Красного — он усиливает страх. Я тоже чувствую это — нетерпение и гнев, которые отражаются на моей работе. На днях я не сумел прибегнуть к Синему и потому обратился к Черному, но даже и он тускнеет.

Гвидион поежился от холодного ветра, проникшего в открытую дверь.

— Разведи-ка огонь, Руад. Мои старые кости не выносят холода.

Руад, взял из очага толстое полено, провел по нему пальцами. Дерево тут же загорелось, и Руад бросил полено обратно.

— Красный тоже по-своему полезен, — заметил он, раздувая пламя.

— Только не для лечения, которым я на хлеб зарабатываю, — усмехнулся Гвидион.

Руад закрыл дверь и подвинул стулья к огню. Гвидион, сев, протянул руки к пляшущему пламени.

— Ты, само собой, останешься ночевать у меня, — сказал Руад.

— Спасибо.

— Что еще нового в городе?

— Боюсь, что ничего хорошего. Один человек, приехавший из Фурболга, говорит, что столица охвачена ужасом — там тоже орудует убийца. Найдены тела одиннадцати молодых женщин и пяти молодых мужчин. Король обещал разыскать убийцу, но пока этого не произошло. А тут еще слухи о номадах. Их, больше тысячи человек, сослали в Гар-аден, чтобы будто бы поселить там. Но один надежный человек сказал мне… — Гвидион содрогнулся. — Огонь почему-то уже не греет меня, как бывало. Может, мне помирать пора, Руад?

— Я не провидец, дружище. Так что ты слышал о номадах?

— Мне сказали, что в некоем овраге у самых гор лежит тысяча тел — и есть место еще для многих тысяч.