Девять королев - Пол Андерсон Страница 14

– Если ветер не стихнет – к вечеру будем в порту. А вы, я смотрю, в море не новичок.

– Раньше у отца был корабль. В Гезориак мы заходили трижды. Давно. Я тогда был мальчишкой.

– Что ж, предлагаю вечером развлечься. Готов послужить проводником. Сходим в цирк. Вряд ли мальчишкой вы там бывали. Цирк небольшой, зато в дождь они натягивают крышу, и представление продолжается. И звери у них что надо! Не медведи полудохлые, как в Дубрии. Как-то даже были настоящие гладиаторы!

– Благодарю. Не по мне это все. Мучения, убийства. Для того чтоб чернь потешилась. Много их, любителей потешиться чужой кровью. А наставь на него самого меч или выпусти зверя… Да любой из этих завсегдатаев цирка тут же обгадится со страху!

– Вам голубиная кротость в бою не мешает? – обиделся капитан.

– Не пытайтесь меня оскорбить. Бой – совсем другое дело. К тому же и времени у нас не будет – утром выступаем.

– Ну, если так… – сказал капитан примирительно. – Тогда приглашаю в веселый дом. Туда можно и ночью.

– Благодарю, – снова покачал головой Грациллоний. – Мне сначала нужно разместить людей. К тому же, – он посерьезнел, – я дал обет. На время похода… Нет, не могу.

– Но ведь можно зайти в любую церковь и… – капитан хихикнул, – смыть грехи.

Грациллоний тяжело вздохнул:

– В Лондинии наш храм закрыли. А здесь разве есть Митреум?

Капитан вскочил, выпятил грудь и вскричал с брюзгливым выражением оскорбленной добродетели:

– Вы, должно быть, насмехаетесь надо мной!

– Отнюдь нет. Я поклоняюсь Митре. А вы, скорее всего, христианин. Но что для нас эти различия, когда мы оба служим Риму!

Капитан трижды осенил себя христианским крестом и, расставив мизинец и указательный палец, боднул «рогами дьявола» в сторону Грациллония.

– Вон отсюда! Вон! Мало мне того, что на борт поднялся язычник, так он еще пробрался в мою каюту и пьет мое вино! Если бы не подпись Максима на бумаге, ты бы у меня давно кормил рыб на дне! Приказу командующего я подчинюсь, но незамедлительно доложу о тебе по возвращении. А теперь вон! Прочь с глаз моих!

Грациллоний поднялся и вышел на палубу. От стыда и бессильной ярости щеки его пылали, и соленая морская морось, казалось, только растравляла рану.

II

К ночи ветер стих. Корабль вошел в гавань, пришвартовался, и легионеры принялись сносить на берег свое имущество. Труднее всего оказалось свести лошадей. Одуревшие от качки лошади вставали на дыбы, шарахались и ни в какую не хотели ступать на узкие сходни. Солдат, настрадавшихся за плавание не меньше, ждал ужин и ночлег, и непредвиденная заминка так их раздражила, что гавань огласилась жуткой бранью, в которой поминались языческие боги, высшие лица Римской империи, а заодно и вся их родня. Даже Грациллоний, привычный ко всякому, смутился и мысленно попросил Митру не гневаться на богохульство усталых людей. На шум прибежал офицер, дежуривший в гавани, он дал дельный совет нарастить сходни и сообщил Грациллонию, что почти весь гарнизон в поле на учениях и в казармах пусто, так что места хватит всем. Сходни расширили – нашлись и топор, и доски, и гвозди, – свели лошадей на берег, навьючили поклажей, и легионеры строем направились в казармы расквартированной неподалеку когорты. Префект когорты внимательно прочитал предписание и воздержался от лишних вопросов – время было неспокойное, армия полнилась самыми невероятными и тревожными слухами, и чрезмерное любопытство запросто могло перечеркнуть карьеру, а то и жизнь. От предложенного ему помещения Грациллоний отказался.

– Я переночую в таверне, – сказал он, – а утром избавлю вас от незваных гостей.

– В таверне, конечно, мягче спится, – почему-то усмехнулся префект.

Грациллоний проследил, чтобы каждому легионеру досталась отдельная кровать, миска еды и кубок вина, и отправился на постоялый двор. На улице было темно, и префект дал Грациллонию в провожатые дежурного легионера с фонарем. Утихомирившись к ночи, морской ветер развеял облака, и ущербная луна заливала город холодным оловянным свечением. Зима кончалась, но за день воздух и земля не прогревались, и к ночи землю сковывал иней. Но уже пахло весной, и на голых ветвях набухали бледные почки.

Таверна была двухэтажная, крытая красной черепицей, заиндевевшей к ночи. С правой стороны от нее находилась конюшня, а слева тянулся длинный открытый навес. Дом стоял почти вплотную к городской стене, на южном тракте. От стены по сторонам мощенной известняком дороги шли поля. Построек поблизости не было, только старинные руины римской виллы белели в поле – последнюю сотню лет Гезориак, как и большинство галльских городов, не разрастался вширь. Мало кто рисковал строиться вне оборонительных укреплений, опоясывавших город.

Уже миновав конюшню, Грациллоний услышал странные звуки. И остановился. Животные таких звуков издавать не могут. Вернувшись к воротам, он прислушался. В конюшне кто-то плакал. Столь безнадежно, что Грациллония охватил ужас. То был многоголосый и какой-то потусторонний плач, словно кто-то запер нечаянно в темной конюшне существа из иного мира, неведомо как попавшие на окраину портового галльского городка. Петли засова были скреплены веревкой. Рванув створку так, что веревка лопнула, Грациллоний шагнул внутрь. На миг рыдания затихли, из темноты раздался вопль ужаса. Грациллоний обернулся к сопровождающему.

– Посвети, – сказал он. – Только не подожги солому.

В конюшне оказались дети.

– Не бей нас! – высоким голосом выкрикнул мальчик. – Мы будем хорошие, честное слово! Не надо бить!

Мальчик говорил на языке племени белгов. Грациллоний тоже был из белгов, но его предки ушли в Британию несколько веков назад. За это время язык не слишком изменился. Дети были все светлокожие и светловолосые, как и большинство ребятишек в деревнях вокруг его родного дома.

Их было пятеро, три мальчика и две девочки; примерно одного возраста: лет по девять-десять. Лица и одежда у них были грязные. Но одежда – домашняя, добротная. Двоим матери успели повязать на прощание яркие шерстяные шарфы. Дети были заперты в стойле, превращенном в клетку. Доски набили горизонтально на такой высоте, чтобы они не могли выпрямиться во весь рост. В соседних стойлах мирно дремали лошади. Лошадиное дыхание и тепло их больших тел – вот и все, чем могли согреться дети в полупустой конюшне.

Грациллоний присел на корточки.

– Не бойтесь, – сказал он, стараясь, чтобы его хриплый голос звучал как можно мягче. – Я не трону вас. Я ваш друг.

Между досками просунулись руки. Грациллоний сжал детские кулачки в своих больших ладонях.

– Пожалуйста, – проговорила, всхлипывая, девочка, – отведи нас домой.

Он не мог им помочь. В наступившей тишине ему трудно было выговорить эти слова:

– Прости меня, дитя. Я не могу. Сейчас не могу. Может быть, потом… Но вы не бойтесь.