Наше величество Змей Горыныч - Ирина Боброва Страница 14

Да, Домовик многое мог бы рассказать царю, если бы тот хоть один раз прислушался. Он-то хорошо знал, чем детки царские занимаются, когда думают, что их никто не видит. Мужичок с локоток вообще был в курсе всех дел и событий в Лукоморье. Получал он известия как от птиц и мышей, так и от своей многочисленной родни, рассеянной по всей стране, по домам и сараям, по лесам и колодцам. Вся нечисть в ближнем или дальнем родстве между собой состояла.

Сегодня стоял теплый летний день, и в тереме никого не было. Домовой, пользуясь отсутствием домочадцев, вылез из укромного угла и сидел на высоком крыльце, греясь на солнышке. Он ждал гостя – Дворцового из хрустального дворца, что на Стеклянной горе высится. Уж сколько лет прошло, как Кощей сгинул, а дворец тот народ так Кощеевым логовом и называет да объезжает стороной. А Дворцовому и на руку это обстоятельство. Боится, как бы кто его воспитанника не увидел да вреда тому не причинил. И сколько Домовик ни втолковывал родственнику, что надо сначала разум потерять, чтобы такому страшилищу рискнуть навредить чем-нибудь, тот не слушал. Еще и обижался, что собрат его малыша обзывает словом поганым. А кто ж он, спрашивается? Змей о трех головах и есть страшилище. Но Дворцовый будто ослеп, что росту в его приемыше уже метра четыре в холке будет, все величал змея дитятком да чадом неразумным.

Дворцовый немного запыхался – бегом бежал. Он поздоровался с Домовиком и присел рядом, опустив перед хозяином мешок, туго набитый драгоценными каменьями.

– Вот, – сказал он, – на муку обменять хочу. Да сметанки бы надобно и яичек. Блинов сыночка захотел.

– Ох, Дворцовый, и что ты с ним нянчишься? – проворчал Домовик, но мешок развязал, жадно разглядывая сокровища. – Зубы-то у твоего любимца какие, да крылья мощные – самому уже пропитание добывать пора.

Дворцовый посерел лицом, живо представив воспитанника на охоте.

– Что ты, как же он сможет животину жизни лишить? Это совсем неприемлемо, ибо душа у него нежная, а потому впадет он в состояние стрессовое, для психики преизрядно вредное! Да я только представлю, что он переживет, почувствовав на зубах хруст позвонков, а на языках вкус теплой сырой крови, так мне совсем плохо становится! А если и того страшнее, клюнет его птица какая или зверь лесной укусит? Что ты, какая охота, это же опасно!

– И что, до старости нянчить будешь? – спросил Домовик, неодобрительно поглядев на гостя.

– И буду. – Дворцовый отстаивал свое упрямство, да не просто так, а аргументами подкреплял. – И нечего ему из дома даже выглядывать!

– Так не усидит ведь, – выдвинул предположение Домовик. – Молодой он, кровь горячая – вылетит из дворца.

– Усидит, не ослушается, – ответил Дворцовый. – Я им сказки о мире страшные рассказываю.

Надо сказать, что не зря говорил Дворцовый о Змее Горыныче во множественном лице. Дело в том, что еще во младенчестве Дворцовый каждую голову змея называл отдельным именем. Головы Змея Горыныча привыкли отзываться на эти имена, и теперь каждая считала себя отдельным существом. Так и повелось. Правая голова звалась Умником и была младшей, левая звалась Озорником и считалась средним братом, а центральная голова отзывалась только на прозвище Старшой и присвоила звание старшего брата, а заодно и лидерство в этой компании.

– Сказки, – передразнил Дворцового Домовик. – Знаю я те сказки. Что ты ему плетешь, будто дворец хрустальный – это весь мир, а за ним – места страшные, адово Пекельное царство? А не думал ты, что, когда он за стены дворца попадет, откуда знать будет, что здесь и как? С кем дружить надо, а с кем враждовать? А о жизни он что знает? А о частной собственности? А уму-разуму где научится?!

– Из книг ученых, – ответил непоколебимый в своей уверенности и родительской заботе Дворцовый. – Их от Кощея цельная библиотека осталась. Вот пущай он в энтих книжках и живет. Вот подрастет, прочтет все и наукой начнет заниматься. А в том, чтобы мыслить, беды нет. Тут на него богатырь не налетит да головы не отрубит, да и зверь никакой лютый не нападет. Опять-таки, ежели из дворца выходить не будет, я переживать не буду, что на него дерево упадет, бурей вырванное, или, того страшнее, палец о камушек зашибет. А ты знаешь, какие у него коготки на лапках? Изумрудные! Да чешуя стала меняться, цветами радужными переливается. Ох, неспокойно мне что-то. Болит сердце, будто беду каку чует, ибо сердце-то мое не простое, а родительское. А ты знаешь, малыш-то мой недавно…

И тут Дворцовый пустился в пространный рассказ о красоте, уме да талантливости своего сыночки. Домовик сплюнул с досады – он рассказ этот слышал уже раз сто и, казалось, знал Змея лучше, чем тот сам себя знал. Он встал и пошел на кухню собирать провизию, какой у него, царского домового, было запасено в достатке.

Когда Дворцовый ушел, сгибаясь до самой земли под тяжелым мешком, Домовик долго сидел на крыльце в раздумьях. Он размышлял о том, что любовь родительская – для детей вещь опасная. Ибо нет меры в ней.

Царь Вавила своим детям все разрешает, каждое желание их выполняется, а что желания те могут вред соседям причинить, объяснить царевым деткам некому. Да и остерегаться их не научили. Вон, когда Василиса порох изобрела – полгорода спалила и сама едва жива осталась. А Марья птицу летательную сделала да с сосны на землю рухнула, расшиблась вся. Елена нянек совсем измучила – поди туда, поднеси то, не думает даже «спасибо» сказать. А уж Власий, тот вообще всякую животину превыше человека ставит, а над боярами так подшучивает, что оторопь берет. Вот, к примеру, когда поросенок молочный прямо в руках воеводы Потапа ожил, как раз когда тот зубы в бок вонзил, шуму сколько было?! Потапа потом часа три отхаживали.

Ничего не боятся и никого не чтут царские детки. А царь Вавила и видеть этого не хочет. Не замечает, ослепленный родительской любовью.

Домовик мог бы много порассказать. Особенно о том, как царевич Власий по ночам волком перекидывается да в лес убегает.

А Дворцовый в другую крайность кинулся. У него приемыш, который зовет его тятей, только что собственной тени не боится. От всего огорожен, от всего обережен. Осталось в сундук положить да травами посыпать, чтоб моль не почикала. Вот только вопрос резонный: а сколько он в том сундуке проживет? От бед и боли убережен будет, и родителю приемному спокойно, да только в сундуке не вздохнешь, не повернешься.

Домовик вздохнул и подумал о том, что вряд ли когда заведет семью.

В огороде бабы затянули тягучую, под стать жаркому дню песню. Домовик прислушался и одобрительно хмыкнул – хорошо выводят, на голоса. Он с сожалением взглянул на заходящее солнце и подумал, что мысли философские думать – оно, конечно, правильно, но работу справлять тоже надо. И маленький хозяин вернулся в терем. А работа ему предстояла ответственная – стучать и греметь в горенке царского сына Власия. Тот как всегда спал сном богатырским. А что ему, спрашивается, не спать без задних ног, если он опять всю ноченьку в волчьем обличье по лесам шастал?

Просыпаться царевич не хотел. Он недовольно бормотал и даже запустил в домового подушкой. Но тот был настойчив – прекратил топать и ухать, только когда детинушка продрал глаза.