Чужая корона - Сергей Булыга Страница 14

Но к делу! Перед самым первым снегом, но еще по чернотропу, князь Федор не выдержал, явился к Великому князю и, почти не выбирая выражений, заявил, что если тот, то есть Великий князь, никак не может принять решения по этому вопросу, то тогда он, князь Федор, будет вынужден обратиться за помощью к Высокому Сойму. Пусть-де поважаное панство, согласно уложениям Статута, и решает, чья здесь правда — его или князя Мартына, — а потом уже Великий князь пусть соглашается с Соймом или же не соглашается. Говоря подобные речи, князь Федор очень надеялся на то, что большинство Сойма будет на его стороне. На это у него было довольно причин, но не будем сейчас на них отвлекаться. Лучше просто скажем, что Великому князю предложение передать дело на рассмотрение Сойма весьма не понравилось. Поэтому он сказал так:

— Любезный мой князь Федор! Что тебе тот Сойм? Во-первых, ты же знаешь, что раньше февраля нам никого здесь не собрать. А во-вторых, ты что, не слышал, как в корчме кричат? Так что ты, лучше, чем их слушать, делай свое дело. А когда сделаешь, тогда и приезжай, и тогда мы — и я, и Сойм, — справедливо рассудим, прав ты был или не прав. А не приедешь, ну так и не приедешь, на то твоя воля.

Князь Федор сразу понял, куда это клонит Великий князь, и потому, вернувшись к своим людям, велел им как можно скорей собираться в дорогу.

— Куда? — спросили у него.

— В пущу! — ответил он. — До пана Сымона!

В ту же ночь они уехали.

А назавтра, узнав о случившемся, кинулся за ними вдогонку князь Мартын со своими людьми.

Но опять он опоздал. Когда он заявился в пущу и подъехал к маёнтку пана князя Сымона, мост через озеро был уже разобран, а люди князя пана Федора, стоявшие на стенах, окружавших остров, пока что стреляли только в воздух — это они делали предупреждение и заодно показывали, что пороху у них запасено достаточно. Так что пану князю Мартыну не оставалось ничего иного, как ехать к себе домой и там думать, как лучше и убедительней наказать бесстыжего обидчика.

Пан князь Федор тоже не сидел без дела. Он тоже готовился к теперь уже неминуемой битве.

А Великий князь пребывал в большом довольстве, в котором он пребывает всегда, когда ему удается рассорить между собой своих верных подданных.

Приехав до себя в маёнток, пан князь Мартын первым делом дал наконец волю своему гневу. Тот гнев, как говорят его свидетели, был просто страшен. Но уже на следующее утро пан князь вполне пришел в себя и кликнул клич — послал гайдуков по окрестным маёнткам. Панов звали на пир, а после «на потеху». Князь Мартын надеялся, что он сразу наберет никак не меньше пятидесяти сабель. Но приехало не больше двух десятков. И это не диво! Потому что, интересно, каким это образом он, князь Мартын, надеялся одолеть своего противника, засевшего на укрепленном острове посреди еще не замерзшего озера? Вот почему многие из панов тогда не откликнулись на его приглашение. А с тем числом, которое к нему прибыло, не стоило надеяться на успех даже при самых благоприятных погодных и прочих условиях. Князь Мартын это сразу сообразил. Однако не прогонять же прибывших гостей! И князь Мартын славно пировал с ними целую неделю. Так славно, что, прослышав про его хлебосольство, к нему еще приехало гостей. Пан князь принял и их, и не менее щедро. Добрый поступок, ничего не скажешь! Теперь оставалось только взять штурмом маёнток князя Сымона, обстричь князю Федору усы и прогнать его пешью домой. Вот где была бы слава! И сабли для этого уже были наточены, и была решимость, все было!

Только вот все никак не было и не было настоящих морозов, лед на Сымоновом озере оставался еще очень слаб и хрупок. Поэтому гости хлебосольного князя пока что только пировали да стреляли по пустым кувшинам, а саблями если и тешились, так лишь промеж собой и лишь до первой малой крови.

А время шло! Лед становился все крепче и толще. Конечно, засевший на острове князь Федор мог бы нагнать толпу хлопов и приказать им покрошить все озеро и вычистить его до полной черноты. Но такой подлый поступок мог бы запятнать его, князя Федора, доброе панское имя до самой его смерти. Вот почему князь Федор озеро не трогал. Но в то же время он прекрасно понимал, что как только станет настоящий лед, так его положение сразу сильно ухудшится. Как тут быть? Да ничего нового тут не придумаешь. И князь Федор тоже кликнул клич, он тоже звал панов на пир, после которого он тоже обещал им славную потеху, а сверх того, то есть сверх законной военной добычи, сулил еще и щедрые дары — это уже от себя лично. И опять поскакали по округе гайдуки. Один из них попал даже к самому князю Мартыну прямо на пир. Тогда метель была, вот он и заблудился. Увидел добрые ворота — постучал. А после было уже поздно! Взяли его, доложили наверх. Пан князь Мартын сперва страшно разгневался и хотел уже было повелеть, чтоб на хама спустили цепного медведя… Однако после сменил гнев на милость и приказал вести «этого несчастного гайдука» прямо к столу. Там, у стола, гайдук и передал панам приглашение своего хозяина. Тогда пан Змицер Сыч из Загорья первым вскочил и так ответил:

— Так мы уже и так приглашенные. Так что пусть твой пан князь не гневается, но мы сперва здесь попируем. А вот уже потом можем мы пойти и к нему, и за него постоять, если надо. Но к нему — это потом. А сперва — на него! Ха-ха-ха!

И все прочие паны, сколько их было тогда за столом, тоже смеялись. Князь Мартын был очень всем этим доволен.

Правда, потом, уже наутро, оказалось, что он за прошедшую ночь недосчитался одиннадцати сабель. Ушли-таки они до пана князя Федора.

Ну и другие, по округе, тоже тогда пошли туда же.

Был и ко мне тогда гайдук. Но я ему сразу сказал:

— Нет, не пойду. Не люблю я в осаде сидеть. Скучно это. А вот в наезд, это по мне.

— А почему?

— А кони у меня хорошие!

Кони у меня действительно всегда хорошие. На коней я денег не жалею. Это первое. А по-второе, я люблю, чтобы меня звали не так. Я люблю, чтоб было ко мне уважение.

Через три дня пан князь Мартын меня уважил. Прислал Кривого Микулу, своего каштеляна. Микула привез мне от него саблю в подарок. Сабля была хорошая — упругая, легкая, острая, и ножны у нее были богато украшены. Но я саблю не взял, разгневался. Сказал:

— Он что, твой пан, думает, что у меня уже и сабли нет? Да я тебе, хлоп, сейчас покажу свою саблю!

И — ш-шах! — ее из ножен! Замахнулся!..

Микула побелел как снег, но пригибаться не стал. Он даже усом не дернул, а так и стоял, как стоял. Мне это понравилось. Я засмеялся, говорю:

— Я пошутил, старик. Поехали!

И мы поехали. Но прежде я ту дареную саблю на стену над столом повесил. Пусть повисит, сказал, подождет. Есть, подумал я, такая примета надежная — чтоб кто-то тебя дома ждал. Вот, значит, саблю я повесил, мы поехали. Анелька меня уже в воротах догнала. Стала за стремя цепляться, кричать. Другую бы я плеткой застегал! А этой говорю:

— Дура, не плачь. Кубышка помнишь где зарыта? Вот, если что, она вся по весне будет твоя. Отпусти, говорю! Не позорь.