Дети луны, дети солнца - Янина Волкова Страница 14

Злость охватывает в одно мгновение – Ренэйст вспыхивает, подобно сухой лучине. С гневным рыком оборачивается она к Хейд, но та лишь невозмутимо смотрит на Хакона, словно бы и не потешалась над ней вовсе. Сцепив зубы, луннорожденная отворачивается; белая, кажущаяся прозрачной кожа ее отдает алым от того, как сильно она зла.

Проклятая Ворона!

– Но не каждый тролль сгодится для охоты, – продолжает между тем Медведь, убирая зуб обратно в шкатулку. – И не каждый зуб будет принят в качестве трофея.

– Как же понять, что перед тобой – подходящий тролль?

Нетерпелив Ньял, не в силах больше терпеть он речи Хакона. От чего бы ему не поведать самое важное, что следует знать об этой охоте, да отпустить как можно скорее навстречу своей судьбе? Иные смотрят на него с недовольством; наглость Ньяла может сыграть с ними злую шутку. Хакон может в наказание лишь дольше держать их подле ворот, или наоборот, отпустить, не сказав всей тайны, и будет это на совести сына ярла Звездного Холма.

С мольбой смотрит Белая Волчица в глаза берсерка. Невмоготу ей стоять пред вековыми вратами в бесконечном этом ожидании. Уж лучше скорее наступит детский ее кошмар, чтобы быстрее могла она его покинуть. Складывает Хакон руки на груди, фыркает насмешливо. И как он, такой могучий воин, позволил хрупкой голубоглазой девчонке повелевать собой одним только взглядом? Стоило бы помучить ее, отомстить за то волнение, что бередит его душу, но не может поступить столь низко по отношению к ней.

– Зуб будет считаться трофеем, если принадлежит молодому троллю-мужчине. Коль задумаете обман, то знайте, что в Чертоге Зимы есть мастер, прекрасно осведомленный о том, как же отличить нужный зуб. Запрещено нападать на самок, коих в тролльем роду остается все меньше, детенышей и стариков, ибо победа над ними не принесет вам чести. Воин, страдающий от малодушия, позорит свой род.

Опозорить свой род куда ужаснее, чем участь не стать воином. Не справившись с заданием, не добыв зуб, теряют они возможность добыть славу на поле боя, но сохраняют право ступить на иной путь. Позор с рода можно смыть лишь собственной кровью.

Нервничают они еще сильнее, и Хакон ухмыляется, глядя на них. Да, сурово испытание, выпадающее на долю тех, на чьих губах еще не обсохло материнское молоко, но истинного потомка Одина не сломить трудностями. Повернувшись к воинам, прошедшим испытание лишь зиму назад, Медведь благосклонно кивает головой, и те спешно открывают ворота.

Тяжело поддаются они, не желают выпускать несчастных детей из своих безопасных объятий. Хакон пристально смотрит на тех, кому предстоит проверить, на что же они способы, и дает им последний совет:

– Не рискуйте собой напрасно. Будьте благоразумны. Вы не боги, и жизнь у вас всего одна.

Слова Хейд звучат тихо, но, и едва слышимые, заставляют кожу Ренэйст покрыться мурашками, словно бы холод добрался до самых ее костей:

– Нам ли не знать, что и бессмертные боги умирают.

Распахнуть ворота оказывается не так просто – те скрипят столь пронзительно, что больше это похоже на вой. Черной пастью зияет перед ними мир за пределами этой ограды, пугает, пробуждая ужас древний и первобытный. В немом оцепенении стоят они перед распахнутыми воротами, едва ли не разинув рты. С детства знающие запрет, не могут заставить себя сделать решающий шаг. Смотрят в неуверенности и ждут храбрости у других.

«Не ходи в лес один, коль хочешь жить».

– Хвосты поджали, щенки трусливые? – рявкает Хакон. – Недостаточно долго ждали?

Ньял набирает в легкие больше холодного воздуха и с воинственным криком срывается с места. Сухая лучина не успела бы догореть, как и другие, подхватив крик Олафсона, бросаются следом за ним.

И кажется северянке, словно вовсе не к лесу несут их крепкие ноги, а к стенам чужеземного города, залитого солнечным светом. Слышится ей тревожный звон колоколов, крики женщин, стремящихся спрятаться за крепкими дверьми, звон оружия в руках мужчин, готовящихся защищать свой дом. Да только что могут они против воинов Одина?

Они викинги. Дети Севера. Куда солнцерожденным тягаться с ними?

Опьяненная, Ренэйст кричит, ноги ускоряют свой бег, бок о бок с другими воинами, равными ей. И, когда поднимает она над головой круглый щит, защищаясь от обрушившегося на них града вражеских стрел, видение исчезает.

Вместо солнечного города, готового пасть к их ногам, перед Ренэйст возникает лес из ее кошмаров.

Спесь сыплется с них, как снег с еловых ветвей. Замирают луннорожденные перед деревьями, скованными льдом, и не решаются шагнуть дальше. Черные стволы темнеют на белом снегу гниющими ранами. Ветви переплетаются между собой, сплетая сети, заманивая в самую чащу. «Не ходи в лес один, коль хочешь жить» – так говорят матери своим детям, стараясь сохранить от беды.

Так говорила своим волчатам Йорунн, прежде чем глупые щенки нарушили непреложный закон.

– Не ходи в лес один, коль хочешь жить, – шепчет Ренэйст одними губами.

Ове, оказавшись рядом, кладет ладонь на ее плечо, поддерживая, и она шагает следом за ним под своды вековых исполинов. Пробираясь в самое сердце леса, позволяя ему поглотить себя, Ренэйст ни разу не оглядывается на оставшиеся позади стены Чертога Зимы.

Пришло время шагнуть навстречу своей судьбе.

Глава 4. Видение

Лес погружен в мертвый сон.

Он не слышит его дыхание, но чувствует, как под защитой черных стволов, словно бы покрытых прозрачным хрусталем, стучат его сердца. Лес медленно умирает во сне, и ничто не может его спасти. Радомир кладет ладонь на гладкий ствол и проводит пальцами по его поверхности.

Где же на свете можно встретить хрустальный лес?

Запрокидывает голову, глядя на Белое Солнце, что дарит холодный свет. Небосвод черен и покрыт множеством крошечных Солнц, раскинутых по горизонту. Никогда прежде не видел он ничего подобного, да и не хочет смотреть. Разве может мир быть столь темен?

Радомир оглядывается, и вместе с дыханием с губ его срываются белые облачка. В месте этом столь тихо, что, прислушавшись, можно услышать звон, с которым разносится молчание по округе. Быть может, несчастные птицы, приютившиеся на ветвях, скованы хрусталем, а звери спят мертвым сном в своих берлогах, и потому здесь столь тихо? Никогда еще за шестнадцать прожитых лет не знал юный ведун подобного безмолвия. Там, откуда он, тепло и жи́во, и свет Отца-Солнца хранит от бед. Здесь же царствует Белое Солнце, и безучастно наблюдает оно за тем, как этот мир погибает.

Видение никогда не приводит его лишь для того, чтобы показать то, что скрыто от глаз. Должен он узнать то, что хранит в себе эта тьма, но лес молчит, и ничего не говорит он Радомиру о том, для чего тот здесь оказался.