Романовы - Надин Брандес Страница 14

24 мая

Мы все проснулись на рассвете – не потому, что отдохнули, и уж точно не от яркого солнца, поскольку оно не могло проникнуть сквозь побелку. Мы проснулись, потому что снова были вместе. Это лучше, чем любой день рождения или пасхальное утро. Мы также знали, что режим – самое действенное оружие против отчаяния.

Алексей остался в постели, колено его распухло и увеличилось практически вдвое. Доктор Боткин склонился над ним с маленькой сумочкой лекарств. Их будет недостаточно. Брату необходимы исцеляющие заклинания. Но радость Алексея от того, что он снова с мамой и папой, немного смягчила его страдания.

Сегодня утром я уже не испытывала отчаяния. Вместо этого мысли были неотступно связаны с синяком на моей груди. Отпечаток фигурки – восьми кусочков дерева, которую я хранила на себе с Тобольска.

Я поспешила в гостиную, где отец сидел в кресле возле большой пальмы в кадке и читал газету.

– Доброе утро, папа! – О, как приятно было сказать это снова.

Он шумно опустил газету.

– Доброе утро, Настя.

Я поцеловала его в щеку и набрала воздуха, чтобы заговорить, но папа начал разговор первым. Поспешно.

– Побудь сегодня с Марией. Она ужасно скучала по тебе.

Я закрыла рот, ощутив в его голосе предупреждение. И заметила, что двери на лестничную площадку – и в кабинет коменданта Авдеева – распахнуты настежь. Я поняла намек и подыграла отцу, чтобы возникшие в разговоре паузы не вызвали подозрений.

– Ну конечно! Я тоже скучала по ней.

Если я предпочту общество отца в первый же день, это вызовет подозрения. Папа находился здесь целый месяц, а значит, все это время изучал солдат и коменданта. Он даст мне знать, когда будет безопасно поговорить с ним наедине. И все же я успела привыкнуть к длинным коридорам и возможности уединиться, которой располагала в Тобольске.

Мне нужно забыть все, что знаю. Все, к чему привыкла.

Здесь все по-другому. В изгнании.

Но игрушка обожгла мне кожу. Я хотела выяснить, когда ее можно будет использовать. Что все это значит. Что в ней содержится. Мне нужны были ответы, знания. Но папа попросил потерпеть, не сказав ни слова. Так что я провела день с Марией.

Мы позавтракали в столовой, самой красивой комнате в нашем доме, с огромными дубовыми дверями и паркетным полом. Помещение было обставлено темной, тяжелой мебелью, обитой кожей. Мария от меня практически не отходила. Когда я застряла в Тобольске, рядом, по крайней мере, были брат и сестры. Бедной Марии в Екатеринбурге пришлось обходиться без друзей.

После обеда нам разрешили выйти на улицу, и мы практически выбежали из дома на свежий воздух. Если учесть, что наше детство и юность прошли больше на вольном просторе, чем в помещениях – мы катались на лодках, собирали урожай, кормили животных, возились в саду, – дом Ипатьева казался душным ящиком. И это только в первый день.

– Не знаю, как я перенесу пребывание в этом доме, – призналась я Марии.

Она обняла меня за плечи, и мы вышли в жалкий садик. Это была всего лишь площадка с клочком травы и несколькими деревьями. Самое большее – девяносто шагов по периметру. Я старалась быть благодарной и избегать сравнения с губернаторским домом в Тобольске, который, впрочем, выглядел бледновато на фоне Александровского дворца. С тех пор как я была там, прошло очень много времени, и эта последняя мысль почти не вызвала никаких эмоций. Словно все это относилось к другой жизни.

– Они закрасили окна всего неделю назад. – Мария задала быстрый темп. Неизвестно, как долго комендант позволит нам оставаться снаружи. Надо размяться, пока есть такая возможность.

– Но почему?

– Наше прибытие должно было остаться тайной, но когда мы приехали, на станции начались беспорядки. Нам пришлось объезжать недовольных, к дому добирались по длинной дороге. А всего пару недель назад о нашем присутствии написали в газете «Уральский рабочий». После этого окна закрасили, охрану усилили. Думаю, они боятся, что мы подадим сигнал о помощи.

Собаки бегали кругами – Татьяна сидела на траве и бросала мяч своим двум щенкам. Но милый спаниель Алексея играть не хотел. Джой сидела у двери, виляя хвостом в солнечных лучах и тоскуя по хозяину.

– Бедный Алексей, – пробормотала Мария, когда мы проходили мимо Джой. – Если бы только мы могли сделать его жизнь счастливой…

– Как будто охрана нам позволит. Эти люди кажутся крепче, чем водка, которую они пьют.

Три большевика стояли в саду и смотрели на нас. Один из них, казалось, пристально следил за мной и Марией. Я подавила желание проверить матрешку, убедиться, что она в безопасности.

– Не все из них, – в голосе Марии зазвучали солнечные искорки. – Они не настолько восприимчивы, как солдаты в Тобольске, но все же хорошие люди. Папа говорит: они просто пытаются служить своей стране. Проблема в том, что их страна заклеймила нас как врагов. Это не наша вина. Это не вина большевистских солдат.

Я знала, о чем говорит папа. Но Мария звучала на удивление страстно. И когда ее глаза встретились с глазами охранника, который так пристально наблюдал за нами, я поняла, почему. Мария пробыла здесь целый месяц. А у этого солдата доброе лицо. Она нашла друга там, где смогла.

Заш вошел в сад в свежевыстиранной форме, весь напряженный. Он поймал мой взгляд, но потом заметил дружелюбного большевика. Его лицо расплылось в искренней улыбке, и он широко развел руки.

– Иван!

Они с Иваном пересекли сад и обменялись крепким рукопожатием. Как они познакомились? Был ли Заш родом из Екатеринбурга?

Мария мечтательно наблюдала за происходящим. Я толкнула ее локтем.

– Теперь, когда ты об этом сказала… некоторые из здешних охранников кажутся особенно приятными на вид.

Мария вздохнула.

– Его зовут Иван.

«Его зовут Заш», – мысленно откликнулась я.

Голос Марии звучал устало. Дружбу здесь, должно быть, построить нелегко. Нет ничего более утомительного, чем проявлять доброту и получать безразличие взамен. Я вскинула брови.

– Ты уже распаковала свое расшитое бисером платье? Ты в нем свалила бы всех большевиков наповал.