Эмма, фавн и потерянная книга - Мехтильда Глейзер Страница 13

В прошлом году на уроках истории мы обсуждали исторические источники и значимость хронистов для последующих поколений. Доктор Майер не раз подчеркивал их влияние на то, какая информация дошла, а какая не дошла до наших дней. Аргументировал он четко: важнее построек и вещей, например монет и осколков глиняной посуды, всегда были документы, сохранившие свидетельства времени, – они обеспечили нам сегодняшние знания, например о Древнем Риме. Сейчас люди помнят то, что запечатлено письменно, и больше ничего (я, наверное, согласна с этим, но ведь неизвестно, о чем древние римляне не написали намеренно. Впрочем, это тоже подтверждает теорию доктора Майера).

В том году именно это мотивировало нас с Шарлоттой почаще вносить записи в школьный блог. Шарлотта и так любила документировать свою жизнь – она постоянно выкладывала фотографии и посты в Интернете. Ее внуки точно смогут составить ясное представление о бабушке (только о том случае, конечно, не узнают никогда, Шарлотта не скажет ни слова, как и любой приличный хронист, это знание она унесет с собой в могилу).

О том уроке истории я вдруг вспомнила, когда заметила книгу на прикроватном столике. Мы с Ханной в тот момент сидели в нашей комнате, успев пообсуждать Дарси де Винтера и его игнорирование нашего общества. Внесенные хронистами заметки об истории Штольценбурга, собранные в книге, уходили далеко в прошлое, в те времена, когда Интернета не было и в помине. Книга хранила мысли, зародившиеся несколько сотен лет назад, и, наверное, будет хранить их еще лет четыреста-пятьсот, если сама не станет жертвой какого-нибудь несчастного случая. Делая записи в книге, свидетели тех или иных событий определяли, о чем потомки будут знать, а о чем нет. Вообще-то, это довольно клево.

Ага…

Разве не соблазнительно встать в один ряд с хронистами и, оставив свои заметки, решить, что будущие поколения будут знать о жизни Штольценбурга, например, в две тысячи семнадцатом году?

Я пролистала страницы книги.

Последняя запись была сделана несколько лет назад, и в книге осталось еще много чистых страниц. Посмотрев на бумагу, я решила, что на ней прекрасно будет смотреться запись, сделанная именно перьевой ручкой.

Я достала из стола пенал и выудила оттуда свою ручку.

Конечно, описывать такие мелочи, как цвет нарядов или содержимое шведского стола, я не стану. Но, может, будущие информации о том, когда, например, в Штольценбурге произошло основание клуба «Западные книги»?

Я медленно опустила наконечник ручки на бумагу и старательно, красивыми голубыми чернилами вывела «Август 2017 года» на самом верху следующей страницы. Да, выглядит хорошо. Чувствуется значительность. Значительность и важность момента.

В коротеньком вступлении я набросала несколько слов об основании нашего клуба, описала не только саму идею, но и освобождение западной библиотеки от хлама и нашу первую встречу. Как настоящий хронист. Как человек, который пишет историю. Просто чудесно! Ручка летала по бумаге, выводя строку за строкой, выписывая буквы и слова. Я рассказывала все больше и больше, не замечая, что делаю, как вдруг вечер уже закончился.

Я сначала не хотела упоминать бесславное появление Дарси, ведь лет этак через сто оно все равно никому не будет интересно, правда? Но ручка, словно сама по себе, продолжала писать, я не смогла удержаться и потратила несколько предложений на Дарси. Наверное, потому, что все еще злилась на него так сильно, что, недолго думая, пожелала этому задаваке задохнуться под книгами, которые он отнял у нас. Ну вот, это совсем не профессионально!

Я дописала абзац и заставила себя перевести повествование в позитивное русло. Набросала несколько слов о том, как рада, что завтра начнется учебный год, что и учителя, и ученики благополучно вернулись с каникул. Все-таки в Штольценбурге хороших людей хватает, и они ведут себя очень мило. Например, госпожа Беркенбек и доктор Майер, которые сегодня в кафетерии могли поцеловаться (да, тут я немного преувеличила), не протиснись Дарси так бесцеремонно между ними.

Я захлопнула книгу и положила ее обратно на столик. Нужно немедленно прекратить нервничать из-за этого типа, даже если он заставил меня осознать, что хронист из меня скверный, но пишу я более-менее красивым почерком. Я сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. Постепенно ярость утихла и сердце перестало тревожно биться.

Так лучше. Я улеглась под одеяло, закрыла глаза и решила, что отныне перестану думать о Дарси де Винтере. Кто такой Дарси? Никогда не слышала о таком.

С утра мы с девочками впервые в этом учебном году натянули на себя школьную форму, пошли на настоящий первый урок, потом на второй, третий, четвертый, пятый и шестой. Я снова долго водила Ханну по Штольценбургу, представила ей каждого ученика и преподавателя, которые попадались нам на пути, – в общем, старалась изо всех сил. Мне было важно, чтобы Ханна как можно скорее освоилась здесь, чтобы ее первый школьный день в нашем замке прошел хорошо. Ей нужен настоящий дом, как и мне четыре года назад.

Ханне было десять, когда ее родители и две сестренки погибли в автокатастрофе. С тех пор она жила с бабушкой. По-моему, стипендию от Штольценбурга Ханна больше чем заслужила, да и дружеский прием тоже.

Я постаралась, чтобы и на уроках, которые я не посещала, кто-нибудь брал Ханну под свое крыло. А если неподалеку появлялся Синан, смеялась над ее шутками с особенным энтузиазмом.

В любом случае, к обеду у меня сложилась твердая уверенность, что Ханна полюбит Штольценбург так же сильно, как я. Мой план работал, это было видно уже по тому, с каким свойским видом присела моя новая подруга за стол к Максу, Яне и Джованни с факультета по химии и заговорила о домашней работе (к этому я руки не прикладывала). Может, дело было в том, что я попросила Яну приглядывать за моей новой соседкой. А может, в том, что Ханна умела объяснить разницу между алканами, алкенами и алкинами. Ребята слушали во все уши, а мы с Шарлоттой за соседним столом радовались тому, что решили учить французский. Мы считали, что по сравнению с химией французский язык не только нужнее, но и, главное, не требует столько нервов. А еще всегда звучит романтично. Причем не важно, что ты говоришь.

– II a porte la petite chouette dans ses bras, – сказала я с серьезным видом. («У него в руках маленькая сова».)

Шарлотта кивнула.

– Mais oui, la pauvre chouette, – согласилась она. («Да-да, бедная сова».)

Мы еще улыбались друг другу через стол, как вдруг случилось кое-что странное. Только что все в столовой разговаривали о новых предметах, расписании и домашней работе или, как мой отец за столом учителей, о современных методах педагогики. А в следующий миг в помещении внезапно воцарилась тишина.