Четвертое правило Мангуста - Валерий Вайнин Страница 13

– Как ты это провернул?

Я раздраженно отмахнулся:

– Давайте к делу.

Она положила карты в сумку:

– Ладно. Что со мной было возле бара?

Я вздохнул:

– Светлана Анатольевна, когда в вас стреляли, я находился в помещении. А когда вышел, вы лежали на земле. Я проверил у вас пульс, вот и все. Вы были в обмороке, другой версии у меня нет. Очевидно, стрелявшие промахнулись.

Губы ее искривились в усмешке.

– Хотела бы и я в них так же промахнуться. Ладно, Француз, другой версии у меня тоже пока нет, так что… Не ответишь ли на пару вопросов? Так сказать, не для протокола.

– Охотно, – кивнул я. – Надеюсь, и вы кое-что мне разъясните. – Я сделал приглашающий жест. – Давайте все же покинем прихожую.

Мы прошли на кухню. На столе пребывали остатки нашего обеда. Капитан Сычова окинула все цепким взором, будто сфотографировала. Однако при взгляде на ломти ветчины не удержалась и рефлекторно сглотнула слюну.

– В комнату, значит, ментов не пускаешь? – Она села на табурет.

Я развел руками:

– Прошу прощения. Там незаконченный мой рисунок, который хотелось бы спрятать. – Нарезав на чистую тарелку хлеб, я положил на него ветчину и посыпал свежей петрушкой. – Так что в комнату не приглашаю не от недостатка воспитания.

Взгляд ее сделался подозрительным:

– Почему твой рисунок нужно прятать?

– Критика надоела. – Я придвинул к ней тарелку с бутербродами. – Ешьте и запивайте минералкой.

Она попыталась рассердиться:

– Пошел ты, знаешь…

– Пока не поедите, – повысил я голос, – на вопросы отвечать не буду!

Поморгав, она сдалась:

– Только не думай, что ты меня этим купил.

Я хлопнул себя по бедру:

– Черт, а я так надеялся!

Капитан Сычова, улыбнувшись, принялась за бутерброды. Я посмотрел в окно. Солнце уже не отражалось в стеклах, но его присутствие еще ощущалось в позолоченном небе и в густом июльском воздухе. Здоровяк Серега курил, опираясь задом о капот «Москвича», и стряхивал пепел под колеса желтого такси.

– Где ты был в субботу с шести до девяти вечера? – поинтересовалась капитан Сычова, дожевывая бутерброд.

Я отвернулся от окна:

– Так речь идет об алиби? Светлана Анатольевна, я простой учитель французского, в школе работаю…

– Номер школы, адрес! – потребовала она. И, когда я назвал, рубанула: – Проверим, что ты за учитель.

– Проверяйте. Но что во мне интересного?

– Много чего. К примеру, что это за учитель, который в криминальной среде известен под кликухой Француз…

– С криминалом я никаким боком.

– … и которого все московские группировки за версту обходят? Что бы это значило, по-твоему?

Я пожал плечами:

– Мало ли. Может, французский язык их разочаровал. Ведь научно-техническая литература теперь в основном на английском.

– Угу, давай, ломай комедию. – Хлебнув воды из бутылки, она отодвинула опустевшую тарелку и, похоже, ощутила прилив сил. – Повторяю вопрос: где ты был в субботу с шести до девяти вечера?

– Дома. Занимался живописью.

– Кто подтвердит?

– Жена.

– Плохо. Такое алиби псу под хвост.

– Иного, простите, не заготовил. – Я сложил грязную посуду в раковину. – Может, скажете, что я натворил?

Капитан Сычова сидела на табурете, смотрела мне в лицо, и в серых глазах ее мелькнула нерешительность. Наконец, после явной внутренней борьбы она проговорила:

– Ювелирные магазины, филиалы «Сбербанка», пункты обмена валют – девять ограблений за два месяца. После каждого ограбления трупы, всего набралось пятнадцать. Убивают без оружия, каким-нибудь приемом карате перелом шейных позвонков, удар в переносицу, рассечение пальцами тканей живота с вырыванием печени… Число налетчиков варьируется от трех до шести. На лицах колпаки из газет с прорезями для глаз. После налета на груди одного из убитых непременно лежит открытка с изображением букета роз. На обратной стороне открытки одна лишь фраза: «Я вас люблю». И подпись: «Француз».

Она умолкла, пристально глядя мне в глаза и держа руку в сумке.

Меня словно по голове шарахнули, и мысли мои заскакали, будто очумелые кони. Но лишь одна мысль, опередив все остальные, обрела словесное выражение:

– То есть ты, кретинка чертова, подозревая, что я… Господи! Ты приперлась ко мне в логово, чтобы… Чтобы что?! К совести моей воззвать?! Уговорить на явку с повинной?! Да не держись ты за свое табельное оружие! Был бы я тем Французом, где б тебя потом отыскать?!

«Кретинку» она скушала не сморгнув, руку от пистолета убрала и сказала:

– Если ты тот Француз, я зарою тебя, как собаку. У меня черный пояс карате, и мне все по барабану. Такая тварь не должна гулять по земле.

Хотелось надавать ей оплеух. Не за подозрения на мой счет, разумеется, а за тупую самоуверенность.

– Светик мой, – сказал я, – несмотря на пояс по карате, сегодня вас чуть не угрохали.

Ее серые глаза блеснули сталью:

– Не твоя ли оплошность, Француз?

– То есть? – опешил я. – Вроде я в баре сидел.

Она скривила губы:

– Вот уж алиби так алиби. Сидишь себе в баре, а дружки твои… Ведь у тебя есть дружки, Француз?

Поставив ногу на табурет, я наклонился в сторону этой изумительной девицы:

– Слушай сюда, Сычиха. Потолкуем по душам.

– Давно бы так, – осклабилась она. – А то ужимки – прямо лорд английский.

Я хлопнул перед ней в ладоши:

– Сычиха, шевели мозгами, если они у тебя не атрофировались! У нас возникли три сюжетные линии. Первая – моя. Кстати, что я натворил конкретно в субботу, с шести до девяти?

После заминки она ответила:

– Супермаркет в Балашихе. Четыре трупа: охранник и покупатели. На груди у охранника та же открытка с надписью: «Я вас люблю. Француз».

Я помолчал, чтобы выровнять дыхание. Черт бы побрал этот мир.

– Они что же, нападают без оружия?

– Еще чего! Палят почем зря. В основном для острастки. А убивают показательно, в качестве визитки. То есть тебе как бы об этом неизвестно?

– Почему же? Как раз я-то граблю и мочу всех подряд. А потом ставлю подпись и дожидаюсь капитана Сычову.

Она усмехнулась: