Монета желания - Денис Чекалов Страница 13

Так и лежал пузырек, завернутый в белый платочек, долгие годы в сундуке Аграфены. Петр не знал ни о нем, ни о травнике.

Здесь же лежало золотое монисто матери, удивительной красоты бусы свекрови, в которых перемежался светлый и черный янтарь, другие, более дешевые украшения. В особой, крошечной коробочке — три прозрачных бриллианта, подаренных свекром и отцом вместе, когда родился Алеша.

Петр по этому случаю подарил золотое узорное кольцо, тоже уложенное в ларчик. Иван Иванович в свое время предлагал закопать драгоценности, раз она их не носит, рядом с золотом, под яблоней, — но Аграфена не согласилась. Ей доставляло удовольствие нечастое любование ими, такими разными, но одинаково прекрасными.

Уложив свои сокровища, закрыла сундучок и вышла во двор, посмотреть, чем заняты остальные. На крыльце Аграфена остановилась, зажмурившись от яркого весеннего солнца, и чуть не задохнулась от чистоты и резкой свежести воздуха.

Топор Потапа стучал за домом, там же был и Спиридонка, а Петр с детьми, все в снегу, — видно, прокатились вместе с горки, — старательно мастерили домик для птиц, и поправляли скривившуюся за зиму кормушку. Шест, на котором держалось сооружение, Петр обил железом, чтобы пестрый охотник-кот с приятелями не лазил поживиться свеженькой добычей.

И вдруг как темная пелена нависла перед глазами, закрыв картину, которой любовалось ее сердце. Нет, не может быть, чтобы эта мирная жизнь, покой, счастье продолжались долго, а уж тем более всегда. Но она тут же одернула себя, перекрестилась, отгоняя наваждение.

Подумала, что следует радоваться той минуте, в которой живешь, и нельзя портить ее тревогами о грядущем несчастье. Если ему суждено прийти, оно появится в назначенный срок, — тогда и борись с ним. А сегодня Бог даровал светлый день, не порти же его неблагодарностью. Темнота рассеялась, и снова солнце согрело сердце, растопив мгновение назад возникший там кусок льда, мертвенно тяжелого и холодного.

Смеясь, она сбежала с крыльца, как девчонка, скатала основательный снежок и запустила им прямо в Петра. Норовила попасть в плечо, да тут он наклонился, и мокрый шар угодил в голову, сбив шапку наземь. Петр, не заметивший, как она спустилась, и не ожидавший нападения, стал озираться со смешным видом, что развеселило ее еще больше. Дети тоже заливались смехом.

Петр с криком: «Вперед, огонь по неприятелю», с помощью мальчишек стал обстреливать ее снежными ядрами, от которых она ловко уворачивалась. Привлеченные гамом, появились Потап со Спиридоном, осыпанные стружками, держа в руках топоры. Отбросив инструменты, приняли сторону Аграфены, и та стала за них прятаться.

Они как будто вернулись в детство, забыв о взрослых заботах. Конечно, ничего подобного они не позволили бы себе, живя в городе, но здесь, в своем заовражье, как в крепости, вдалеке от всех, они были свободны и раскованы. Тем неожиданнее в их гомон врезался чужой голос, пронзительный, как звук, издаваемый гвоздем, которым с силой проводят по железу, и такой же неприятный. От него, казалось, поднимаются волоски на руках и ломит зубы.

— Забыли о Божьем страхе, о смирении, нечестивцы, о словах Господа: «На чем тебя застану, по тому и сужу». А застанет он вас на бесовском вашем веселье, где баба простоволосая двух мужиков обнимает, да притискивается к ним! На глазах детей своих, которых, видно, такими же грешниками воспитали, творите дела богоотвратные, распутство, пляски да прыгание, наглые да непристойные! Духам лукавым, бесам нечистым поклоняетесь, за это нашлет на вас Бог болезни страшные, покрючит руки-ноги, горбами одарит! В святом Евангелии сказано: «Узкий и скорбный путь, вводящий в жизнь вечную, но широкий и просторный, вводящий в пагубу». Вы восстали против Бога, за то проклятие ляжет на тела ваши, на дома ваши, детей ваших, на чувства и всю жизнь! Сатана погасит, как светильники, свет очей ваших.

Поистине чудовищные слова эти выкрикивал маленький тощий человек, с непокрытой головой и развевающимися под ветерком жидкими прядями волос, видно, столь долго пребывающими на голове владельца, что стали не седыми, белыми, а зеленовато-желтыми.

Из-под выпуклого лба фанатичным блеском сверкали бледно-серые глаза, цветом похожие на легкую пыль, что скапливается вдоль дороги. Конец крючковатого носа почти заглядывал в беззубый рот, губы запали, как и щеки, ничем не поддерживаемые изнутри. Злоба и отсутствие зубов превращали слюну в пену, повисшую в углах рта.

Одет он был в древние, порыжевшие сапоги, подошва одного из них держалась при помощи веревки, тяжелый грязный торлоп, штаны из усчины, грубая ткань которых местами носила заплатки, а кое-где просвечивало исподнее. И сапоги, и торлоп явно с чужого плеча. На сгибе руки, которой он гневно указывал то на собравшихся, то на небо, болталась нищенская торба.

Увидев незнакомца, Аграфена сразу набросила на голову платок, которым покрывала плечи, когда вышла на мороз. Петр же, во всей речи услышав только оскорбления в адрес жены, двинулся к побирушке. Тот оставался на улице, не заходя за невысокую земляную гряду, окружающую двор. Здесь Аграфена весной сажала неприхотливые цветы всевозможных сортов, каждый из которых цвел в разное время, — так что цветущий барьер огораживал дом с ранней весны почти до снега.

И мысль о цветах этих, чья красота и свежесть словно отражали духовную чистоту Грани, еще больше привела кожевника в ярость. Он весь побагровел от гнева.

— Ты кто такой, чтобы позорить честных, работящих людей, жену мою, о которой худого слова никто за всю жизнь не сказал, детей невинных? Разве Бог запретил отдыхать, искренне веселью предаваясь, никого не обижая и не оскорбляя? Если бы не дряхлость твоя, ответил бы за свои слова паскудные, швырнул бы тебя так, что и через овраг бы перелетел — да там и остался лежать, кучей поротья грязного.

Но Аграфена, со двора которой с пустыми руками не уходил ни один нищий, хоть и неприятны были ей неожиданные слова старца, источавшего ненависть и злобу, остановила Петра, обращаясь к страннику, который, как показалось ей, попросту был безумен:

— Добрый человек, здесь собралась только наша семья. Гостей не ждали, потому мы и позволили себе повеселиться слишком шумно, да и я по-домашнему была одета. Дети же наши воспитаны в любви к Богу, почитании и преклонении перед ним, ничем не согрешили они. Потому и проклятия твои несправедливы и от правды далеки, это ты должен обратиться к Господу и просить прощения за злобу свою.

Но даже Аграфена не могла пересилить себя и пригласить его в дом, потому продолжала:

— Подожди, я соберу тебе еды в дорогу, да теплую шапку, сапоги положу.

Но старец только смотрел на всех пристально, с выражением страшной ненависти. Ничего не ответив на слова Аграфены, только погрозив сухим кулачком размером с яблоко, повернулся и направился в обход оврага, часто останавливаясь и плюя через плечо.

Веселье умерло. Дети, не понявшие многих слов, но испугавшиеся крика и выражения лица говорящего, дружно заревели. И хоть всем была неприятна эта сцена, особенно был потрясен случившимся Потап. Постояв в оцепенении некоторое время, пока Петр и Аграфена утешали мальчиков, он произнес: