Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин Страница 13

Никита снова с любопытством взглянул на подаренную банку. Пятна в ней с наступлением темноты действительно сгустились, даже сами стали источать неуловимую радужную энергию. Смотреть на них было приятно. Световой калейдоскоп не раздражал, а наоборот, успокаивал и навевал воспоминания детства:

Свет лампочки ворвался в комнату непрошенной сиятельной волной, обличающей всех, на месте застуканных. Мама твёрдой поступью войскового старшины на параде маршировала по паркету к сыну, занявшему оборону на тахте под верблюжьим одеялом. Никита, глядя военный парад по телевизору, как-то раз примерил эту грозную шагистику военных к маминой – получилось в точку.

«Сейчас она устроит пар-Ад, – справедливо подумал Никита. – Нет, скорее всего, демон-страцию. Хотя хрен редьки не слаще». Чеканная поступь тапочек затихла совсем рядом.

– Сам отдашь или изъять?

И голос как у старшины. Никуда от неё не спрячешься. Но Никита лежал, не шевелясь под своим толстым верблюжьим одеялом с лиловым узбекским узором посредине: а вдруг пронесёт? вдруг поверит, что сплю?

Мама тяжело вздохнула, содрала одеяло и отобрала зажжённый фонарик.

Отобрала так же и книжку. Посмотрела название.

– «Три мушкетёра», – поджала мать губы. – Третий раз ведь уже читаешь. Поспал бы лучше. Завтра опять краном не подымешь.

– Мам, ну я только главу дочитаю…

Мама посмотрела на попрошайку с чуть заметной улыбкой.

– Всё, спать! И гляди у меня! – погрозила она.

Никита горестно вздохнул, опять с головой закутался в одеяло, всем своим видом изображая покинутость, одиночество не понятого обществом и непризнанного даже близкими. Ну, пусть не гения, где-то около, но непременно гонимого.

В комнате погас свет. Дверь затворилась. Мальчик ещё некоторое время лежал, напряжённо выслушивая тишину. Вот по коридору прошуршали мамины тапочки, неуловимо превратившиеся из пар-адовых ботфортов в мягкие кошачьи подушечки. Пора! Он змеёй скользнул под стоящее рядом с тахтой бархатное кресло, выудил оттуда другой фонарик, том «Графа Монте-Кристо» и снова с головой нырнул под одеяло. Жизнь продолжалась.

Угрюмый дождик до вредности педантично перечёркивал окно наискосок, Судя по всему, на заслуженный отдых он не собирался. Никита в мокрой куртке – забыл снять – сидел у письменного стола, держа в руках фотографию улыбающейся девушки. Милые глаза, милая улыбка… Кто она ему? Так, одноклассница, сидели за одной партой с первого класса. Именно тогда Никита взял на себя смелость охранять Верочкины бантики, что б никто не смел не то, чтобы дёрнуть, но даже подумать об этом.

Сейчас она уже девушка и сделала себе модную стрижку. Даже успела выскочить замуж. Но что толку с этой стрижки? Она всё ещё та маленькая, с косичками? Хотя… Только ведь никто никаких обещаний не давал! А разве надо было что-то обещать? Ведь они целовались! Оба целовались в первый раз! Он отлично помнил, как её глаза оказались совсем рядом, будто заглядывали куда-то внутрь, куда даже сам Никита ещё не заглядывал.

А оттуда, изнутри, полыхнула волна огня! Впрочем, это был не тот огонь в физической своей ипостаси. Это был настоящий адский онгон, сметающий все преграды и условности, спаливший в одно мгновенье всё существо до клеток, до атомов.

Он целовал её… нет, это она, она целовала. От этого голова кружилась ещё больше, ещё значительней было тонкое касание руки, волосы, скользнувшие по лицу… Запах её тела – свежесорванных яблок, смешанный с дымом запрещённой «Варны» или ещё чего-то запрещенного, дурманил, жил в нём частью того же самого онгона. Потом была встреча: сын, очень похожий на маленького Никитку, её глаза… ее шёпот:

– Хочешь? Я приду к тебе…

Оказывается, не только к женщинам иногда возвращается память о первой любви. Но в отличие от мужчин женщина никогда не помнит, что дважды в одну реку не входят.

Фотография, разорванная на несколько частей, упала под стол. Там же почему-то валялась книга «Три мушкетёра». Интересно, а какой была Констанция Бонасье, когда училась в школе? И училась ли? Кусочки порванной фотографии окружили книгу, словно маленькие белые лепестки ромашки: любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмёт…

Сгорает школьный роман. Неудержимо. Неотвратимо. Полыхают выстроенные мальчишеским воображеньем расписные терема, и дребезгами рассыпаются хрустальные замки. Это только в сказках всё кончается хорошо, и они обязательно поженятся. Жизнь подсовывает совсем другое, похожее на нелицеприятную изнанку. К тому же, сопровождающуюся смрадным запахом сточных ям.

В свете рампы возникает невесёлая мизансцена из обломков прошлого, грядущего, пустоты настоящего, которое тут же превращается в прошлое. Чем не калейдоскоп?

Серый пепел, похожий на пелену снега, засыпает глаза. Куда идти? И надо ли? Завтра выпускной. Через несколько лет он встретит её с сыном…

Эта встреча всё-таки будет. Или нет? Выпускной. Куда она после школы. В институт? Не всё ли равно теперь. Только почему же так дышать трудно? Ведь никто она и звать её никак, а…

Листья жёлтые по октябрю

уплывают в отжившее лето,

умоляя больную зарю

вспомнить блеск золотого рассвета.

Где-то ветер мяучит в кустах,

где-то дождик брюзжит под окошком.

Снова жизнь превращается в прах

и стареет земля понемножку.

Кто познал поцелуи небес,

не вернётся обратно в пустыню.

Вот он, твой заколдованный лес!

Только нет в нём пахучей полыни,

только нет в нём шелковой травы —

все тропинки листвою заносит.

Под унылые крики совы

бесконечная тянется осень,

осень жизни и осень души,

как рисунок на белой эмали.

Ты когда-нибудь мне напиши

те слова, что ещё не слыхали

обладатели пышных одежд

на твоём незапятнанном ложе.

Я шагаю по лесу промеж

мёртвых клёнов – усталый прохожий,

не похожий на стража небес

и на сказочного исполина.

Где он, твой зачарованный лес

с Купиною Неопалимой?

В том же альбоме сохранилась ещё одна фотография прошлых времён, которая чудом попала к Никите, ибо сделана была залётным журналистом, прилетевшим тогда в ЦДЛ за информационной поживой – вдруг повезёт!

Журналисту повезло запечатлеть писательский дебош. Более того, он умудрился передать фотографию пикантного момента непосредственному исполнителю…

Всегда благопристойный конференц-зал Центрального Дома Литераторов в Москве нынче клокотал от непристойности, словно незапланированный лавовый выброс давным-давно потухшего Везувия, вдруг возрождённого к жизни на маленьком кусочке большого города. Это иногда случается в кузнице человеческих душ, не только с кузнецами. А если при этом подворачивается удобный случай кого-нибудь пнуть или хотя бы вытереть свои многотрудные ноги, естественно дико извиняясь притом, то желающих хоть отбавляй.