Когда прольется кровь - Томаш Колодзейчак Страница 13

Они остановились перед главной трибуной напротив бана и эйенни. Пенге Афра дал знак. Служители внесли на середину площади деревянный треножник. На нем установили выточенную из глыбы черного базальта чашу, которую наполнили водой.

Бан привстал. Воздел руки к небу, прикрыл глаза. Крикнул. Долго и протяжно. Послышался звук, словно исторгнутый из глубины естества, от которого по коже пробежали мурашки, задрожали веки, разум ощутил странное беспокойство. Магия.

Первой прилетела ласточка. Она пронеслась над стадионом так быстро, что не всякий сумел ее увидеть. Зато ее черное перышко медленно опустилось прямо в чашу с водой. Ласточка — слуга собственной свободы.

Вторым был голубь. Он летел медленно и, прежде чем стряхнуть перо в каменный сосуд, облетел турнирный плац. Голубь — слуга своего места.

Сокол прилетел третьим, сошел с подоблачных высот, нырнул вниз, а его перо все еще спускалось с неба. Сокол — слуга своего хозяина.

Когда третье перо упало в чашу, бан замолчал. Несколько секунд он еще стоял, глядя вниз на восьмерых противников. Наконец сел.

Вода в чаше вскипела, поднялась, вырвалась наружу, обрызгивая людей. Было видно, как она пульсирует, вздымается и опадает.

Будущие бойцы поочередно подходили к сосуду и опускали в бурлящую воду сжатые в кулак правые руки. Совершив церемониал, все разом подняли правые руки и распрямили пальцы. У двоих на ладонях были полоски красной краски. Значит, им предстоит драться друг с другом, а победитель померяется силой с хемитом или гвардейцем. Потому что их ладони были желтыми. Третью пару составили черноволосый рыбак, победивший вчера Ильяна, и один из солдат бана. Четвертую, последнюю, Шершень и второй даборец.

Птицы избрали.

Служители убрали чашу, в которой уже не было ни ложки воды. Посреди площади остались желтые — хемит и гвардеец, в углах центрального квадрата встали судьи.

— Акохород маль, а Хеми, аллане Торнвард. — Пастух приветствовал гвардейца на своем языке, а один из судей крикнул:

— Торнвард, сын Торнварда, джаун! Пастух!

— Приветствую тебя, я борюсь не для того, чтобы тебя убить. Я — Твау.

— Твау, сын Стройной! Гвардеец!

Бан поднял руку.

Они ринулись в бой, словно бешеные псы. Сразу, не раздумывая, не выжидая. Они насмотрелись друг на друга уже во время предварительных боев и теперь оба решили уложить противника с ходу.

Публика засвистела. Бой нравился.

Люди не любили ни гвардейцев, ни хемитов. Здесь, в Даборе, неприязнь к пастуху, возможно, была немного поменьше, чем на границе Лесистых Гор, но ведь и до столицы доходили вести о кровавых набегах кочевых орд на села, лежащие вдоль Реки Собак. В обычное время хемита убили бы сразу же, как только он пересек пограничную реку. Однако воины Горнау-Хеми, пожелавшие сразиться в турнире, всегда приносили богатые дары, и Пенге Афра вручал им флажки мира. Люди не любили хемитов, однако все держали сторону пастуха. Но хемит не оправдал их надежд. Шершень концом карогги попал ему в висок и повалил на землю. Судьи крикнули и подняли кверху руки. Гвардеец сдержал падающую для следующего удара палицу.

Во втором бое единственная среди Шершней воительница билась со своим земляком. Они провели красивый бой, а люди с любопытством наблюдали за женщиной, обращающейся с кароггой лучше многих мужчин.

Женщиной.

Женщиной, победившей мужчину.

Гул затих, когда на плац вышли последний из гвардейцев и первый из даборцев.

— Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Оль-мон.

— Оль-мон, сын То-мона. Купец. Вольный!

— Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Грот.

— Грот, сын Шестипалой, десятник. Гвардеец!

Бан поднял руку. Они стали друг против друга, окидывая один другого взглядами.

И ждали ошибки противника.

Ошибку совершил гвардеец. Редко схватка заканчивалась, едва начавшись. Зрители этого не любят, зрители предпочитают дольше наслаждаться боем. Но такие мастера, как Дорон, с огромным удовольствием наблюдают за короткими поединками — когда в одном ударе сосредоточивается вся сила, в прыжке внутреннее напряжение, в громком крике — злоба.

Гвардеец кинулся вперед, намереваясь проскользнуть под опускающейся палкой Оль-мона и толкнуть его в бок концом карогги. Но Оль-мон отклонился. Потом ударил. Грот охнул и повалился на землю. Судьи подняли руки.

Толпа неистовствовала. Люди повскакивали с мест, визг женщин смешивался с писком детей, с улюлюканьем мужчин. Пришелец из Гнезда был повержен.

Редко выпадают минуты такой радости. За дни труда, за пригнутые к земле шеи, за руки, почти приросшие к рукояткам сохи, за спины, посеченные дубинками надзирателей. Сейчас об этом не помнили. Совершенно бесправные слуги, приведенные на турнир своими хозяевами. Крестьяне, вольные, хоть и тяжко трудящиеся, чтобы отработать дань бану и Городу Ос. Купцы, выплачивающие огромные налоги, ремесленники, работающие на нужды двора. Все они ненавидели Гнездо и Шершней. Не выносили наемников бана, отбирающих у них хлеб, мед и шкурки, занимающих самые лучшие поля, алчных и жестоких. Бана боялись, бана почитали, бана любили. Бан был где-то далеко, над ними, выше всего этого. Выше их нужды и голода, страданий и смерти. Сейчас они могли проклинать гвардейцев, которых боялись, наместников, перед которыми дрожали, наемников, которые всегда наполняли их души тревогой. Сейчас они могли кричать!

Они радовались тому, что один из них: вот он — сын кумы, деверь, знакомый с соседней улицы, тот, о котором последнее время болтали в трактире или которого видели иногда на Старом Торге, тот самый парень, который когда-то в полотняных штанах гонял по улице Речной, именно он сегодня обработал шкуру воину Гнезда, нечеловеческому человеку, с детских лет выращиваемому для борьбы.

Их радость еще продолжалась, когда Ольгомар, рыбак, расправился с Го-мемом. И продолжалась, когда два гвардейца сошлись в следующем раунде и долго водили один другого по площади, и, наконец, один разбил другому голову, да так, что понадобились знахари.

А потом радость обратилась в удивление, когда первый же удар Ольгомара выбил у Оль-мона кароггу из руки, а следующий повалил его на землю.

И в тот же миг Оль-мон перестал быть любимцем толпы. Ведь величайшим героем толпы всегда был и будет тот, кто победил предыдущего героя.

Мысли Дорона витали далеко. Они летели к пуще, многие годы назад напоившей его своей силой.