Наследство Алвисида. Канун Армагеддона - Андрей Балабуха Страница 13

От объятий, от страстных слов, которых было не разобрать, от запаха ее волос, от неожиданности и нелепости всего происходящего, от выпитого вина и от сомнений последнего времени, от совершенно непонятной тоски по чему-то неведомому, которая мучила его долгие месяцы, барон не выдержал, дрогнул и сомкнул руки на ее талии. После этого, даже если бы он очнулся от всегда непонятного ему женского чародейства, он бы уже не смог отступить — да он и не собирался отступать, мужское начало захлестнуло все прочие чувства, в том числе и забитый вином и долгим бездействием разум.

Непонятно, каким образом они очутились на лестнице башни, ведущей в лабораторию, женщина не переставала покрывать ненасытными поцелуями его грудь и шею, отчего воротник тонкой рубашки стал влажным и липким; его пальцы, почти отвыкшие от подобных действий, пытались разобраться со шнуровкой ее платья…

Когда они добрались наконец до скупого холостяцкого ложа, где он отдыхал, когда хотел побыть наедине, их путь можно было проследить по брошенным на каменный пол предметам одежды — и мужским, и женским.

Перед последним, решительным, шагом он еще попытался совладать с собой, чтобы не искушать судьбу (почти двести лет, которые он проносил на себе заклятье Алвисида, не позволяющее ему обладать женщинами, из памяти просто так не вычеркнешь). Но запах женщины, распаленной желанием, и пятнадцать лет спокойной супружеской жизни подавили последние остатки осторожности — страсть, которой он не испытывал очень давно (с Аннаурой любовь переросла в спокойные, регулярные отношения, видя ее обнаженной, он ощущал, что сердце начинало биться быстрее, но оно не выскакивало из груди как сейчас), поглотила его целиком. Он и не подозревал, что может быть таким глупым и неистовым, он забыл обо всем на свете, кроме того, что происходит здесь и сейчас. Он овладел ею.

И почти сразу страсть пропала, он пожалел о содеянном — близость не принесла ему ни малейшего удовольствия, с любимой и единственной то же самое было совсем по-другому. Вдова сэра Даррена вздыхала так громко и впивалась в него ногтями так сильно, что он не поверил, что ее чувства искренни — непревзойденным любовником он себя отнюдь не считал.

Ему захотелось уйти от нее немедленно, броситься вниз по лестнице, помчаться к Аннауре и упасть к ее ногам, вымаливая прощение… впрочем, это тоже слабость, недопустимая для рыцаря, хватит с него одной за этот безумным вечер, который и обещал быть не простым, но совсем не таким. И Ансеис постарался побыстрее закончить ставшее для него тягостным действо.

И в тот момент, когда при схожих обстоятельствах с возлюбленной он чувствовал, как душа его оставляет на время тело и вырывается вверх, его, напротив, охватило ощущение, что весь мир сжимается, пытаясь своими огромными объемами раздавить его, как муравья. Ансеис ощутил, как внутри все сжалось и похолодело, а кожу охватил нестерпимый огонь, он понял, что язык набухает до размеров драконьего, а глаза вот-вот выскочат из орбит, что ногти на пальцах превращаются в стальные крючья и этими крючьями ему хочется рвать и терзать ту, что вызвала в нем подобные метаморфозы.

Он отчетливо осознал, что заклятье Алвисида отнюдь не потеряло над ним свою силу, и так же отчетливо осознал, что эта мысль — последняя, ибо прекрасно знал, как срабатывает ненавистное заклятье — имел «удовольствие» созерцать последние минуты двойников шаха Балсара, его товарища по несчастью, и знал, что сейчас превратится в жуткого монстра.

И самое ужасное не то, что это последние минуты его жизни, нет, он давно смирился с мыслью, что когда-нибудь умрет. Он боялся представить себе, что этот монстр, в которого он превратится через несколько минут, изорвав в куски первую жертву, виновницу всего происшедшего, спустится вниз и будет убивать всех, кого он любит и за кого с радостью готов погибнуть — жену, сыновей, дочь… крохотную Аннауру, которую он хотел выбрать королевой предстоящего турнира. Мирно спящих за столом друзей…

В это мгновение он готов был просить всех известных и неизвестных ему богов и силы космические, чтобы Бламур и Гловер преградили путь чудовищу своими острыми мечами…

Он хотел во весь голос закричать: «Прости!»— может, его хоть сердцем услышит Аннаура — но понял, что докричать не удастся, крик перейдет в ужасный звериный рык.