Закон абордажа - Игорь Недозор Страница 13

Там, наконец, увидел Геордана. Его боцман крепко спал, и из его полуоткрытого рта раздавался могучий храп.

Эохайд остановился, любуясь открывшейся перед ним картиной: Геордан лежал, обнимая своими громадными ручищами двух юных и прелестных девушек.

Капитан усмехнулся в усы, прошел через комнату и оказался рядом со спящим трио.

— Полундр-ра! — гаркнул что есть мочи.

Девушки с криком вскочили на ноги и, увидев чужака, поспешили прикрыться простыней. Видать, работали недавно и не прониклись тем равнодушным бесстыдством, что отличает опытных постельных тружениц.

— Вставай, дружище, — усмехнулся Эохайд. — Время вышло.

Бернардо очумело выпучил глаза.

— Опохмелись-ка! — протянул ему Счастливчик кружку. — Где остальная команда?

Помощник схватил сосуд и с жадностью осушил. На его лице появилось более-менее осмысленное выражение.

— В заведении Лерны, где ж еще?..

Его парни сидели вокруг ложа и играли в карты — старые пергаментные квадратики затерлись почти до полной неузнаваемости. Все бы ничего, но играли они на спине у полуголой темнокожей девки, растянувшейся с закрытыми глазами на оном ложе. Моряки азартно шлепали картами по узкой блестящей спине, как по самому обычному столу.

В уголке сидела, потягивая арбоннское белое вино по десять серебряных за бутылку Маго Языкастая. Шлюха уже не юная, но отличавшаяся умом и умевшая поддержать разговор в хорошей компании, за что и ценилась. Ведь вранье, что мужику нужно от бабы только одно. Бывает нужно и еще многое другое…

Он посмотрел на нее — и Маго, как дама неглупая, тут же удалилась, прихватив как бы невзначай и вино.

Моряки пару раз пнули девку, на спине которой так и остались раскинутые карты, но та даже не замычала, лишь глубоко дохнув, наполнила комнату духом перегара.

— Ладно, пусть ее, — заметил Эохайд. — Заканчиваем, ребята, чалиться, — не терпящим возражения тоном заявил он. — Нашел я для нас работенку. Мы идем к Коралловой бухте.

— В Ничьи Земли? — переспросил боцман. — А что там делать? Лесорубов трясти ради черного дерева? Или жемчуголовов? А потом самим бревна грузить?

— Нет, — просто ответил капитан. — Искать сокровища ата-аланцев…

Лица морских волков отразили глубокое разочарование. И неудивительно — про затерянные города ата-аланцев в землях Иннис-Тора говорят чуть ли не со времен Бранна и Вальяно.

— Успокойтесь, парни, дело верное. Я заключил консорт с господином Северином из ордена Длани Элла, а у того железные доказательства.

Эомар не счел нужным называть полное имя заказчика.

— Еще и поп… — пробормотал кто-то.

— Наша доля — треть того, что мы там найдем.

— Ага… — Геордан был явно зол на приятеля за то, что тот испортил ему удовольствие. — Лазать по болотам и бултыхаться в мангровых зарослях?! Да пусть твой монах забирает и остальные две трети и роется в этом дерьме сам! Эохайд, дружище, ты никак поглупел!

— А что ты скажешь насчет тысячи полновесных риэлей, старый перец? — улыбнулся в ответ капитан. — Из них пять сотен уже завтра?

Лица как по волшебству изменили выражение.

— Тысячу? — переспросил кто-то. — Недурно. А далеко то место?

— Не очень, — пожал плечами Счастливчик.

— Четыре-пять дней туда, дней пять-семь там, ну и обратная дорога — дней пять, — начал загибать пальцы Фрейсон, который хоть не умел ни читать, ни писать, но в подсчетах, касающихся добычи, мог дать фору любому эгерийскому казначейскому нотариусу. — Двадцать дней самое большое… По шесть золотых на долю — и сотня сверх! Ну, капитан, за такие деньги можно искать хоть самого Хамирана!

Моряки кинулись вон из борделя — собираться. А темнокожая шлюха-«стол» даже не пошевелилась. Похоже, она и в самом деле спала.

Эохайд шел по улице, слушая болтовню своих ребят, топающих позади и уже предвкушающих «отвальную» пьянку, и думал.

Воспоминания опять нахлынули давящей тяжестью. Пусть все перегорело, пусть месть исчахла… Но все же никогда не думал, что придется работать на церковь, мать нашу!

…Это было давно и далеко отсюда. Там, где море не зеленое, и даже не синее, а серое и холодное…

В тот день — серый, декабрьский… в тот день шел снег. Летела по ветру крупная, как горох, снежная крупа, набивалась в стыки между булыжниками городской площади; пахло первым снегом, навозом и дымом; переступали, фыркая паром, лошади. Тонкие оголенные ветви царапали небо, и побуревшие палые листья заледенели в грязи, втоптанные конскими копытами.

И помост казался мальчишке огромным, до неба, — желтые свежеструганные столбы, и где-то высоко-высоко, под самыми хмурыми тучами, столб с привязанной к нему фигуркой. Возле столба выложены вязанки сухого хвороста.

Народу собралось немало — почитай, половина городка.

Еще бы — давненько, уж лет с пятьдесят, не веселил священный трибунал обывателей Глейвина аутодафе.

Эохайд не выдержал, отвернулся. И стоявший рядом с ним стражник — немолодой пузатый дядька — грубовато, хотя и без излишней жестокости — что поделать, приказ — повернул его голову. Вновь его взор обратился туда, где ожидала смерти в огне его мать.

Он вновь отвернул голову. И вновь стражник оборвал эту попытку.

Пристав с эшафота охрипшим басом зачитывал приговор.

До слуха Эохайда доносились лишь отдельные слова.

— Отравительство… наведение порчи… лишение мужской силы… убиение младенцев во чреве матери… служение Рогатому…

Толпа встречала речь судейского злобным гудением, хотя обреченная бездушным законом на смерть Сихен Мей не сделала никому из них ничего дурного. Сколько их детей, что тоже собрались тут и развлекаются, кидая комья грязи в эшафот, появились на свет с ее помощью! Сколько женщин, одобрительно выкрикивающих «Сжечь ведьму!», спасено от родильной горячки!

Мать Эохайда молчала и только вздрагивала, когда очередной комок грязи попадает в нее.

Эохайд молча смотрел на мать, зная, что видит ее в последний раз. Пытки и истязания превратили цветущую молодую женщину в полуседую старуху. Она молчала, лишь плечи вздрагивали в рыданиях, и слезы текли по красному от ветра лицу с незаживающим ожогом от каленого железа на щеке…

И не было у нее уже сил кричать, что все это ложь, что нет за ней никакой вины, кроме того, что отказалась удовлетворить похоть верховного инквизитора графства.

Вот он — сгорбленный козлобородый монах в ярко-белой рясе, злорадно ухмыляющийся. Еще бы, теперь ни одна вдовушка, ни одна девушка округи не откажет ему, помня, что случается с гордячками! Приговор судей окончательный и обжалованию не подлежит, ибо по делам Священного Трибунала миловать может лишь архиепископ — а какое дело столь высокой особе до какой-то простолюдинки?