Выстрел в Опере - Лада Лузина Страница 13

Больше ничего рассмотреть она не смогла, одурев от грохота.

Оглушенная пролетела сквозь окно, болезненно приземлилась на пол и только там поняла: со свойственной Даше Чуб простотой несостоявшаяся космонавтка протаранила стекло древком метлы, загремев (в прямом смысле этого слова!) прямо в дом потенциальной самоубийцы.

Впрочем, самоубийца больше не была потенциальной — она висела. Ее лицо со страшной гримасой корчилось в бурой петле. Чуб танцевала вокруг, пытаясь обхватить висевшую за ноги. Конечности женщины конвульсивно болтались туда-сюда, не даваясь Даше в руки.

— Маш, помоги!!!

Ковалева с трудом собрала себя с пола.

Рука, повстречавшаяся с осколком стекла, кровоточила, бок обиженно ныл.

Взгляд метнулся к отброшенной табуретке, а ум сообразил: при виде кошмарного зрелища — двух влетающих в дом на метле нежданных гостей — женщина вздрогнула, и постамент вывернулся у нее из-под ног.

Вскочив, подхватив табурет, Маша постаралась вернуть его на место. Чуб таки удалось обхватить ноги повесившейся и вернуть ее ступни на сиденье. Но теперь обмякла верхняя часть — голова дамы безвольно висела в ожерелье веревки. Самоубийца была без сознания.

— Нож! — закричала Чуб, кое-как удерживая горизонтально упрямую дамочку, пытающуюся задохнуться в петле — не так, так эдак!

Ковалева вобрала в себя комнату и обнаружила нужное — ножницы в стакане на письменном столе.

Поддерживаемое четырьмя руками, тело несчастной повалилось на грязный паркет.

— Интересно, чего она вешалась? — подумала вслух Даша Чуб.

Маша осмотрелась.

Комната казалась нежилой. Письменный стол выбежал на середину гостиной, всюду лежали чемоданы, тюки. На полу валялся белый журнал, оказавшийся при близком знакомстве литературным — с гордым именем «Ренессанс». В их небесном видении женщина держала его в руках.

Ковалева подобрала издание. Открыла наугад.

Но журнал распахнулся сам — там, где был научен открываться. На 89-й странице, запечатлевшей то самое высосанное жизнью лицо спасенной…

— Анна Голенко, — прочитала студентка. — Ее зовут Анна Голенко. Тут напечатаны ее стихи. Она — поэтесса.

— А-а-а, — поскучнела Чуб, — тогда понятно, чего она вешалась. Все поэты кончают с собой — это у них такая традиция. Вот только куда нам ее девать? Одну нельзя оставлять. В больницу?

— Ты что! — округлила глаза напарница. — Ведь дело ж не в самоубийце. Вряд ли Киевицы спасают самоубийц. Ее повешенье должно для нас что-то значить.

— Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.

— А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…

С появлением Акнир Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.

— О’кей, — приняла нелегкое для нее решение Даша. — Везем ко мне.

— К тебе? Куда?

До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-е-ей!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню. И еще ни разу не заикалась про наличье иного — постоянного места жительства.

— На Десятинную, — разжевала Чуб. — Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.

— Обожает возиться?.. — поразилась Маша.

За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первой информацией о Дашиной матери.

— Ага, — подтвердила Чуб. — Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!

— Кто-кто?

— Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды, этих ты точно знаешь. А она — маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой, слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?

— А ничего, что сейчас два часа ночи? — засомневалась Ковалева.

— Конечно, ни-че. Я ж говорю, она — маяковка! Богэма. Мама сроду не ложилась спать раньше трех.

Дом на улице Десятинной покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.

На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка:

Профессор А. А. Чуб.

Внучка Чуб нетерпеливо вдавила звонок — бездыханная поэтесса нависала на них мертвым грузом.

Дверь открылась мгновенно.

На пороге стояла женщина в джинсах и старой футболке. В левой согнутой в локте руке дымился остаток дешевой сигареты «Прима». Бледные, белые волосы были гладко зачесаны назад. И, глядя на Дашину мать, Маша впервые осознала: ее подруга — настоящая блондинка.

Что же касается иного сходства, лишенные краски, аскетичные черты этой женщины были настолько правильными, чистыми, почти иконописными — что оставалось только догадываться, какая понадобилась примесь отца, дабы в итоге получилась Даша, с ее носом-картофелиной, эфиопскими губами и кругло-кукольными глазами.

— Привет, ма, — угрюмо поприветствовала родительницу Чуб.

— Заходите. — Женщина посторонилась, давая им возможность пройти.

Ни внезапный визит, ни дикий вид дочери, обмотанной простыней и увешанной золотом, не вызвали у нее и намека на вопрос.

Киевицы спешно протащили поэтическое тело сквозь обширный, захламленный вещами длинный коридор и уложили принесенное на диван в темной комнате, оккупированной сталинской мебелью.

— Эта женщина… — объяснила Даша маме, кривясь. — В общем, она кончала с собой, и мы ее подобрали.

— Просто кончала, и вы ее подобрали? — уточнила Дашина «ма».

— Да.

— Молодцы! — сказала мать.

Маша выпучила глаза, силясь представить, что бы сказала ей родная мама, кабы она приволокла в дом постороннюю женщину, которая «просто кончала с собой».

— А я — Маша, — вежливо представилась она.

— И еще, ма, у меня к тебе дело, — снова скривилась Чуб.

— Тогда идемте на кухню. Очень приятно познакомиться, Маша. Я — Вероника. — За именем не последовало отчества. — А ты, Маша, чем занимаешься?

— Какая разница, чем она занимается! — отчего-то разозлилась Землепотрясная. — Она просто моя подруга.

Женщина безмятежно пропустила Дашин выпад.

Они зашли в кухню, обширную, неухоженную, показавшуюся Маше ужасно уютной. На стене висели древние ходики с шишечками и надписью «49 лет великого октября».

— Вы не слишком голодные? — поинтересовалась Вероника, задумчиво взирая на свой холодильник.

— Это означает, — язвительно поведала дочь, — что еды у нас, как обычно, нет!