Штык и вера - Алексей Волков Страница 13

– Во где звери! – осудил офицеров другой солдат, не принадлежавший к компании.

– Наши тоже хотели нас задержать. Все о долге твердили. Пришлось их на штыки поднять, – добавил другой.

– Нету у них нонче правов, – рассудительно добавил бородач рядом с рассказчиком. – Война дело царское. Раз царя не стало, то и царскому делу конец. Одно слово – воля!

И он торжественно посмотрел на соседей, ожидая одобрения своей логике.

Слушать дальше Орловскому не хотелось, да деваться было некуда. И определенный резон в рассуждениях последнего солдата он был вынужден признать. Беда была в неизбежных следствиях.

Убери из формулы один из членов, и она неизбежно превращается в бессмыслицу. Триединая формула долго скрепляла Россию, но с уходом (некоторые говорили – с убийством) императора пропала Вера, и не стало Отечества. Все, кто от имени народа попытался занять его место, были не более чем самозванцами, думающими лишь о собственном благе да пытающимися насадить на родную почву нечто глубоко чуждое.

И понеслось! Раз господа не желают прекращать войну, то уничтожим господ! На то и свобода, чтобы каждый человек мог сам решать, как ему поступить. Если же кто-то пытается помешать решению, то убрать его к чертовой матери! Кто не мешает, но тоже попался под руку, пусть отправляется туда же! Как только что сказал бородатый мудрец – воля!

Мысли Орловского в сотый раз за последние дни пошли по тому же кругу. Голова была тяжелой, настроение – поганым, и захотелось приложить к виску кольт, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим бесконечным кошмаром.

Странно, но Орловский завидовал мертвым. Всем тем, кто погиб до рокового мартовского дня, до конца исполнив свой солдатский долг.

Или не странно? Они же не узнали, до чего напрасна их жертва и что страна, которой отдано все, существует лишь на старых географических картах.

А как же восторженный юноша, вдруг овладевший искусством полета? Не пригрезился же он больному воображению!

Этот невероятный случай, не вписывающийся в законы природы, требовалось обязательно обдумать. Орловский чувствовал, что здесь таится один из ключей к разгадке, вот только голова была свинцовой и на логические рассуждения совершенно не способной. Любая мысль вязла в ней, вызывала едва ли не физическую боль, и оставалось по возможности вообще не думать.

Сидеть, сдавленному с двух сторон случайными соседями, да надеяться на приход благодатного сна без каких-либо сновидений.

Сны в последнее время были не лучше яви.

– Вот за таких мы кровя проливали! – вторгся в сознание чей-то злобный голос.

Орловский невольно посмотрел по сторонам.

Должно быть, времени прошло немало. От воспоминаний о своих «подвигах» дезертиры успели переключиться на всех богатых и образованных людей. А так как таковым в купе являлся лишь старавшийся остаться незамеченным интеллигент, то и внимание пассажиров перешло к нему.

От этого внимания интеллигент выглядел затравленным зверем, что только усугубляло ситуацию.

– Вон какую ряшку наел, буржуй недорезанный!

Ряшка у говорившего была, пожалуй, здоровее.

– Как вы смеете! – визгливо выкрикнул интеллигент. – Я товарищ депутата Госдумы от кадетской фракции! Мы всегда боролись за свободу!

Он с надеждой оглядел присутствующих в поисках поддержки.

Свой взгляд Орловский отвел. У него не было ни малейшего желания защищать случайного попутчика. В конце концов, последний сам принадлежал к людям, старательно раскачивавшим государственный корабль и теперь с глупым изумлением обнаружившим, что тот в итоге утонул. При этом причины гибели этого самого корабля для таких людей были недоступны. Уж им-то казалось, что с победой наступит внезапное всеобщее процветание и благодарный народ будет носить их на руках.

В студенческие годы Орловский принадлежал к партии гораздо более радикальной. Только под юношеской бескомпромиссностью сохранился впитанный еще раньше патриотизм, а окровавленные сопки Маньчжурии принесли окончательное исцеление от привнесенных зарубежных учений.

– А раз товарищ, то поделись с друзьями награбленным, – с ухмылочкой предложил солдат.

Но ухмылка ухмылкой, а предложение прозвучало серьезно. В подтверждение слов солдат протянул к кадету руку с грязными давно нестрижеными ногтями.

– Да что с ним цацкаться! Швырнуть под колеса! – ожесточенно выкрикнул другой служивый.

И тут интеллигент взорвался. Порою самый безобидный зверек, загнанный в угол, яростно сопротивляется гораздо сильнейшему врагу, то же самое можно сказать и о людях.

Но о людях ли?

Интеллигент отчаянно взвизгнул, но визг тут же перерос в угрожающее рычание. Костюм треснул по швам, лицо интеллигента внезапно приняло вид оскаленной звериной морды, кисти рук покрылись шерстью, а пальцы удлинились и превратились в острые когти.

Это было настолько неожиданно и страшно, что все в купе поневоле опешили.

Кто-то вскрикнул, кто-то ойкнул, а в следующий миг когти вонзились в мордастого солдата, брызнула кровь и все звуки перекрыл крик леденящего ужаса.

Крик оборвался почти сразу, перешел в предсмертный хрип, но его эхо долго звучало в ушах остальных.

Интеллигент резанул когтями по горлу соседа и переключился на следующую жертву.

Теперь все преимущества были на стороне зверя, даже если не брать в расчет внезапность и невероятность случившегося.

Увернуться или сбежать из переполненного купе было немыслимо. Оружие оказалось абсолютно бесполезным. Действовать длинной пехотной винтовкой в вагоне невозможно. Вот если бы это было в поле!

Один из солдат успел выхватить откуда-то нож, но взмах когтистой лапы – и рука вместе с зажатым в нем лезвием отлетела в сторону.

В проходе началась давка.

Стоявшие там пассажиры пытались броситься прочь. Им мешали баулы, мешки и просто другие люди, занявшие все пространство вагона.

Сосед Орловского дернулся, завыл. Из его распоротого живота вываливались внутренности, и несчастный пытался как-то затолкать их обратно.

Георгий увидел метнувшуюся в его сторону когтистую лапу, но кое-как успел извернуться, прикрыться винтовкой.

Удар был такой силы, что трехлинейку выбило из крепко стиснутых пальцев.

Каким-то немыслимым движением Орловский левой рукой бросил в чудовище свой мешок, а правой судорожно рванул из кармана кольт.

К счастью, затвор пистолета был взведен.

Орловский увидел нависшую над ним звериную морду, и в следующий миг палец сам нажал на курок.

Семь выстрелов едва не слились в один и завершились холостым щелчком бойка. Мощные кольтовские пули, выпущенные в упор, разнесли голову зверю, будто это был арбуз, но, валяясь на устлавших пол трупах, обезглавленное чудовище еще продолжало шевелиться, дергать своими смертоносными лапами, словно все еще надеялось сполна воздать своим мучителям.