Звонкая мелочь времени - Эльдар Сафин Страница 13

– Проректор по научной части, – шепнул Шурику сосед справа. – Мировой мужик, всегда перед ректором прикроет, вместе с проректором по хозяйственной части общак держит, его слово крепче стали.

Шурик так не умел – шептать предельно тихо и при этом очень внятно и ясно.

Проректор тем временем шел вдоль ряда, во весь голос – отнюдь не слабый – объясняя перспективы отечественной науки, открывающиеся перед вступающими в сию обитель.

На нем был странный головной убор, четырехугольный, с расходящимися по краям полями – только не снизу, как у парадной шляпы председателя, а сверху.

Лицо его, одухотворенное и живое, будто бы передавало каждое слово – и казалось, что, даже если сейчас в одну секунду оглохнут все присутствующие, всё равно никто ничего не упустит, просто вглядываясь в мимику ученого.

Потом слово взял ректор – этот выступал с микрофоном, говорил в основном об исправлении, о том, что из университета выходят с чистой совестью, что долг патриота – быть хорошим ученым, и что-то еще, теряющееся в массе пустых, цепляющихся друг за друга слов.

Еще позже их все-таки впустили в университет – здесь было не по-осеннему чисто, внутренние дворы вымощены брусчаткой. Со всех сторон их окружали высокие, в три, четыре, а иногда и в пять этажей здания – разные, но странным образом сочетающиеся вместе.

С кленов и тополей в маленьких садиках понемногу опадала листва, ветви на деревьях начинались примерно в пяти-шести метрах от земли, причем нижних ветвей словно и не предусматривалось – видимо, вывели новые сорта.

Новоприбывших разделили на неравные части: примерно две трети «абитуриентов» пошли направо, чуть меньше трети – «желающие получить второе высшее» – налево.

Потом распределяли по общежитиям – к удивлению Шурика, этим занимались не приставы, а явные студенты. Их группу из двадцати человек взял с собой мужик лет сорока, в балахоне и со странной шапкой.

– Ты, ты и ты – вон туда, в третий кампус. Спросите старшего, он вас определит. Вы трое – смотреть на меня, не нервировать! – в одиннадцатый кампус. Через сорок минут всех проверяют приставы, кто не на месте – получит курс по физподготовке недели на две. Декан как раз хочет котлован вырыть под бассейн за третьим кампусом. Вы двое – за мной.

За распределением наблюдали четверо приставов – они смотрели только, чтобы те, на кого указал студент, двигались в правильном направлении.

В числе двух последних распределяемых оказался и Шурик – он пошел за студентом, метров через тридцать тот обернулся и спросил:

– Аланов, ты, случаем, не родственник тому самому Аланову?

– Не знаю, – честно признался Шурик. – Если бы вы меня в колхозе спросили, я бы сказал, что родственник, а тут неизвестно – может, нас, Алановых, по стране десять тысяч!

– Я про Грашека Аланова спрашиваю. Он один такой – на нем весь БГУ держался, семь голодовок, полтора года карцера, одиннадцать факультативных курсов, еще, говорят, он ректору по морде как-то заехал, а тот испугался студенческих волнений и даже не наказал его.

– Да, Грашек Аланов – это мой отец! – с гордостью признался Шурик.

– Ну тогда держись. С «юристами» общайся поменьше. Фамилию свою никому не говори, слава богу, здесь тебе номер дадут, но все равно чувствую, выплывет правда наружу. Тяжело тебе придется.

Студент не обманул. Первые четыре дня парень провел вместе со всеми, подъем – в шесть, зарядка, умывание, завтрак. Общий курс лекций, два практических занятия – все просто, в основном чтение, чистописание и математика, плюс внутренний распорядок, сложившаяся иерархия, история Родины, физподготовка.

Потом обед, потом факультативы и выполнение домашних заданий. Времени на раздумья не оставалось, и к ужину Шурик спускался с четвертого этажа (у них в кампусе столовая была прямо в здании) совершенно вымотанным.

За неправильно сделанное задание – десять плетей, за повторно неправильное – двадцать, если вдруг преподаватель усматривал намеренную лень или оскорбление – пятьдесят.

Даже у Шурика, парня неглупого и умеющего временно приспособиться к обстоятельствам, спина была исполосована вдоль и поперек.

На пятый день кто-то донес ректору о том, что в университете учится сын «того самого Аланова».

Его тут же перевели в другой кампус, и из двадцатиместной комнаты, в которой у каждого был свой небольшой столик, он перешел в сорокаместную, причем соседями его оказались сплошь «юристы», студенты третьего, а то и четвертого курсов.

О разнице между «юристами» и «философами» Шурику рассказали на второй день в университете – все студенты принадлежали к одной из двух группировок. Одна состояла большей частью из людей, сознательно вставших на путь преступлений («юристы»), другая («философы») – из всех остальных, в основном бытовушников и политических.

– Па-адъем! – орал по утрам один из «юристов» – в этой комнате не признавали сирену и просыпались за две минуты до нее.

Протест против организованности университетской жизни доходил до того, что «юристы» предпочитали брать лишние часы физподготовки и отрабатывать их заранее.

Зато потом, когда в качестве штрафов им давали сто, сто пятьдесят или полный курс из двухсот часов – они могли просто плюнуть под ноги разъяренному куратору и предъявить зачетку, в которой эти часы уже стояли с записью «досрочно».

С «юристами» старших курсов старались не связываться даже ламинаторы, исполнители наказаний – если обычный студент после пятидесяти плетей из ламинаторской едва выползал, то «юристы» и после сотни выходили с гордо поднятой головой.

В своей среде у них были распространены пари, азартные игры, регулярно происходили крупные ссоры, по слухам, несмотря на специальные добавки в еду, случалось и мужеложество.

– Первак, сколько будет семьдесят два помножить на сто сорок один? – И ему приходилось откладывать собственное задание и перемножать столбиком для ленивого «юриста». Стирать и подшивать белье он отказывался – это поначалу стоило ему сна, нередко он бывал аккуратно бит – подушками и носками с песком.

Но – не подав ни одной жалобы и ни разу не сорвавшись – уже через две недели он стал в кампусе своим.

С оговорками, со скидкой на курс – все-таки первак, но тем не менее. Преподаватели – как правило, прошедшие обучение здесь же – относились к нему совсем неплохо, и через месяц после зачисления на первый курс Шурику предложили сдать общеобразовательный курс экстерном.

Он сдал единый экзамен за одну декаду, благо знаний ему хватало, но ректор перевод не оформил – случай чрезвычайно редкий, – и тогда Шурик впервые оказался в центре студенческого волнения.

Шесть кампусов забаррикадировались изнутри, перекликаясь друг с другом с крыш, часть преподавателей объявила голодовку, требуя объяснений по поводу отказа.

– У нас есть права! – орал с крыши Каток, «юрист» седьмого курса, уже имеющий два диплома – по логике и общей экономической теории. «Юристы» предпочитали получать вначале дополнительное образование, и в этом протестуя против своего обучения. – Они прописаны в уставе университета! У нас есть право на экстернат! Каждый может сдать любую дисциплину досрочно!