Влюбленные в маски - Елена Чаусова Страница 13

Почему? Почему, почему, почему? У него должно было все получиться, уже много раз, но не вышло ни разу… Почему? Люди совершенно ужасны, в этом нет никаких сомнений, всегда неправильные, с изъянами, как побитая и поцарапанная вещь. Или, скорее уж, как порченая груша. Сломанную вещь можно починить, а людей не исправить. Он вынужден подстраиваться, крутиться, юлить, изобретать — чтобы люди в кои-то веки работали не хуже вещей, работали как надо. Но они все равно не хотят.

Он — все делает правильно, он в этом полностью уверен. Он продумал каждую деталь обряда, все действия, заклинание, одно за одним, стройно, идеально… Но люди — люди слишком несовершенны, чтобы для них годились такие восхитительные, почти идеальные идеи. И он вынужден портить задуманное, корежить, гнуть, подстраивать под их мерзкое несовершенство. И все равно не выходит, раз за разом. Они все — будто смеются ему в лицо. Они — недостойные в этом несовершенстве своего дара, своей магии, которой он заслуживает гораздо больше.

Насмехаются над ним, будто он какой-то простолюдин. Насмехаются, превращаясь в вещи, не имеющие никакой пользы и смысла. Окончательно сломанные, годные только чтобы выкинуть на помойку. Зарыть в землю и забыть навеки. Почему?..

На кухне царили тепло и уют. Разумеется, там, где колдовала над пышущей жаром плитой и исходящими паром кастрюлями кухарка Марция, была настоящая обитель демонов, влажная и жаркая, но Дамиана сидела поодаль, с торца длинного стола, и старательно чистила гору овощей. Рядом с ней Эстель составляла список расходов на эту неделю, и, разумеется, их деловитые посиделки сопровождались болтовней обо всем на свете. Если уж где оказалась Марция — то как могло быть иначе?

— А Баччо меня, между прочим, на лодке катал. И песни под гитару пел, — похвасталась она, помешивая в кастрюле большой ложкой на длинной ручке. — Кто бы мог подумать, что он такой галантный и щедрый кавалер окажется, с его вечной наглостью и шуточками, — тут Марция хихикнула, показывая, что шуточки Баччо ей очень даже нравятся, вместе со всем остальным.

Пригласить ее на свидание графский конюх решался очень долго, и теперь, когда оно наконец случилось, Марция хотела обсудить его во всех подробностях и не один раз. Баччо был младше ее и никогда не был женат, а Марция успела овдоветь еще до того, как устроилась на работу к графу делла Гауденцио, и Баччо откровенно смущался. Марция, хоть и давно не была юницей, успела обзавестись первыми морщинками вокруг глаз и раздаться в талии, оставалась женщиной очень даже привлекательной. И конюх в конце концов преодолел робость, за что и был вознагражден радостным согласием Марции.

— Главное, чтоб не слишком долго в кавалерах был, — ворчливо отозвалась Эстель. — А то будет тут тебя пару лет выгуливать, а это не дело — слишком поздно детей рожать. Так что ты смотри уж внимательно.

— Я про детей и не думала, — рассмеялась Марция, — куда мне на старости лет?.. Так ты, значит, за нас рада и одобряешь? — безошибочно определив, что скрывается за ворчанием экономки, спросила она.

— Да уж гуляйте, — отмахнулась та с улыбкой. — Ты вон щебечешь, будто птичка, и у Баччо физиономия, как у кота, сметаны объевшегося — чего ж тут не одобрять?

Тут Дамиана, молча слушавшая этот разговор и старательно срезавшая шкурку с цукини, немедленно подумала, что наверняка Марция с Баччо целовались, а может и не только. Марция уже не девушка, беречь ей нечего и, раз Баччо ей нравится, то зачем бы им после катания на лодке оттягивать прочие удовольствия? Вот она бы не стала, если бы его сиятельство Фабио обратил на нее внимание. Только он не обратит, у него сколько дам уже в постели перебывало, и многие вовсе не задерживались, хотя и были настоящими аристократками, а не как она — ни то, ни се. Хотя, если честно, положа руку на сердце, Дамиане так и не стало понятно, чем она так уж плоха для ласк и поцелуев. Какое ему дело до ее дара, если речь не идет о том, чтобы жениться и заводить детей? Ладно бы некрасивая и непривлекательная — обидно, больно, но понятно. Но чем плоха недостаточно родовитая? Как будто, если снять одежду, не все равно.