Экзорцист - Александр Верт Страница 13

Утром безупречный, днем уставший, вечером заметно одурманенный, оглушенный и пустой, как старая деревянная кукла – таким его и застал Лейн.

− Заходи, − вот и все, что он услышал от отца после долгого отсутствия.

Стен был просто жалок.

Это был тот самый период, когда Лейн был достаточно взрослым, чтобы видеть, делать выводы и, как следствие, − судить, но еще совсем неопытен, чтобы понимать.

Этот миг и тот осадок, который остался после, выработал яркую склонность осуждать отца. Он видел в нем человека падшего и лживого, человека, который только притворяется на людях. Для этого вывода ему хватило одного лишь взгляда. Стен был пьян, а значит, по мнению Лейна, не достоин внимания и веры народа. То, что он так долго слушал от других, сыграло с ним злую шутку. Его отец был умным, достойным человеком, полным смелости и отваги? Да, конечно! Перед собой прямо сейчас Лейн видел падшее создание, начинавшее свою дорогу в бездну. И из-за этого ничтожного человеческого куска мяса столько толков и шума, столько людей считали своим долгом попрекнуть его, Лейна! Это только смешило юнца, вызывая в нем презрение.

Ничто не могло сгладить этого глубокого впечатления, вызванного множеством несоответствий, даже долгий разговор, состоявшийся в тот вечер, в котором Стен от сына спешил узнать все, что произошло за месяцы молчания.

Лейн вернулся домой, но частью семьи он больше не был. В Артэме он видел любимчика отца, в отце – лицемера. И стоило хоть кому-то произнести доброе слово в адрес Стена, как Лейн смеялся, говоря, что его отца просто плохо знают.

Конечно, подобное не могло быть не замечено самим Стеном, однако с каждым днем и каждым глотком его способность принимать волевые решения слабела. Зато росло смирение и чувство безразличия. Он просто принял потерю сына, оставшись мягким только с Артэмом, все чаще на людях надевая маску полного безразличия.

Переломным моментом его осознания стал вызов в столицу. Старый глава ордена хотел его видеть. По слухам, неуверенно бродящим в ордене, старик был при смерти. Ему было уже девяноста три года, обычно экзорцисты столько не живут. Он же дожил до этих почтенных седин, оставив себе право на спокойную старческую смерть, которая для борцов с Тьмой всегда была практически недосягаема.

Епископ действительно угасал, и, возможно, именно оттого и желал видеть Стенета, который не пожелал прибыть ни на одно торжество со дня своего назначения и предпочел избежать участия в суде над своим товарищем. Теперь же епископ звал его лично, прикрепляя к вызову письмо, в котором на правах старого друга желал бы видеть экзорциста. Стен не мог отказать и, отправив ответ о своем приезде в назначенный день, стал собираться.

Несмотря на легкую неофициальность, или, напротив, именно из-за нее другие экзорцисты стали посматривать на Стена косо. А не готовят ли его в приемники? Впрочем, для местечковых служак это был лишь повод для пересудов, в столице же это подняло настоящее волнение, ведь было достаточно желающих занять место главы, вот только сам глава предпочитал их всех не видеть.

Стен же не задумывался над подобным и не понимал, что ему есть чего опасаться. Он просто ехал в столицу.

Лейн брезгливо поморщился в ответ на предложение отправиться с отцом, сославшись на службу. Он теперь довольно часто отправлялся на задания экзархата. Зато маленький Артэм обрадовался возможности увидеть новые места. Ему было уже шесть. Он учился в школе при храме и был все так же любопытен. Новые знания только усиливали его интерес к учебе, и, как следствие, он все больше спрашивал и вместе с тем приближался к отцу. Для него эта поездка была большим приключениям. Одна мысль о предстоящем путешествии приводила его в восторг, поэтому он шумно рассуждал, спрашивал, оживленно бегая вокруг отца. Это было спасением Стена, он улыбался, обо всем забывая, живя одним лишь общением с собственным ребенком.

В таком настроении он и направился в столицу с бодрой усмешкой на губах. По дороге Стен рассказывал сыну о разных местах, припоминая старые легенды и факты официальной истории из летописи ордена. Мальчик уже сейчас утверждал, что пойдет по стопам отца, и хотя Стен понимал, что этот ребенок может еще не раз передумать, это его радовало.

Эта дорога была счастьем для мальчишки и пыткой для Стена. Он все время был с сыном, и это начинало изматывать. Да, он не притворялся перед ним, но отсутствие какого-либо полноценного дела и невозможность его найти делало разум свободным, а значит доступным для разного рода мыслей и сомнений. К тому же при Артэме он не мог позволить себе пить, и лишь на небольших остановках украдкой делал несколько глотков, но это было ничто после долгого, стабильного опьянения. Его разум настойчиво прояснялся, мысли ходили по кругу, а на лицо его ложилась серая маска болезненных мук. Он не мог спокойно есть и спать, а от понимания, что ему придется появиться в местах, связанных с Анне, не хотелось и жить. Иногда он ловил себя на том, что сам изводит и мучает себя подобного рода мыслями, и гнал их прочь, но в голове снова появлялись зеленые глаза и рыжие локоны.

Наверно, у дурмана самое страшное свойство в том, что он проходит, а притупленные чувства возвращаются с новой силой. Так случилось и со Стеном. Его зверь, до этого спавший, теперь пробуждался, и каждое его движение выворачивало наизнанку. Он успел позабыть, что такое настоящие внутренние страсти, и теперь с ужасом чувствовал скрежет прежних чувств.

Три дня пути стали показывать ему собственное лицо. Чем меньше он пил, тем хуже ему становилось, и тем сильнее он ощущал свою беспомощность. Если бы сейчас Лейн озвучил все, что думал об отце, Стен согласился бы с самым жестоким обвинением. Так, кроме боли и гнетущих мыслей, на него наваливалось отчаянье и чувство собственной ничтожности. Словно загнанный зверь его нутро рвалось наружу, будто стремясь проломить ему грудь. Внутреннее метание разрывало его на части, а странные ощущения лишали разума. Он уже ничего не понимал. Только острее ощущал свою беспомощность.

Если бы не Артэм, он, наверно, просто остановил бы все это, наложив на себя руки. Чем ближе они были к столице, тем меньше улыбался ради сына Стен, и все чаще его рука, дотянувшись до фляги и открыв ее, тут же закрывала вновь. Казалось, что за эти дни неведомая болезнь разбила его, превратив в серую тень самого себя.

В столицу он прибыл, постарев лет на десять.

Там началась другая пытка. Уехав отсюда шесть лет назад, он четко разделил свою жизнь на «до» и «после», и к столкновению этих двух миров был совсем не готов.

Мало того, что все вокруг напоминало о ней, возвращая в памяти разные мелкие истории их совместного счастливого прошлого, так она ему виделась в каждой рыжей девушке, в случайных, совершенно не похожих на нее женщинах. Ее голос слышался ему и в пьяном смехе, долетавшем на улицу из трактира, и в журчании фонтана.

Каждый раз, когда она мерещилась ему в столичной суете, он ощущал то нелепое мощное внутреннее возбуждение, полное и страсти и неловкости. То самое внутреннее возбуждение, от которого влюбленные так часто глупо и нелепо себя ведут. Эта одухотворенная дрожь падала на него и тут же становилось гневом. Память говорила, что эти чувства просто недопустимы. Мгновенная смена внутренней любви на ненависть вызывала приступ тошноты, но он все равно смотрел туда, где видел ее, зная, что ее нет, чтобы прогнать призрак.