Бои местного значения - Василий Звягинцев Страница 13

Шестаков наконец понял. И восхитился, какая у него умная жена. А он все думал — актриса и актриса, привыкшая к богемной и номенклатурной жизни. А поди ж ты! Он, мужик, инженер, член правительства, не сообразил, а она — пожалуйста!

Куда, казалось бы, проще? В самом деле — по двум десяткам ведущих от Москвы и в Москву дорог наверняка проехало сегодня после рассвета никак не меньше сотни похожих как две капли воды черных «эмок». В самых разных направлениях. И каждую могли видеть и запомнить тысячи людей во всех населенных пунктах по пути ее следования.

Естественно, не обратив никакого внимания на номера.

Кроме того, в счет пойдут и местные машины, перемещающиеся в пределах районов, тоже в разнообразных направлениях, причем одну и ту же машину наверняка посчитают не один раз и даже не десять… Начни сейчас же сотрудники обл-, гор-, райотделов НКВД и милиции плюс партийные комитеты, которые тоже в стороне не останутся, сводить воедино и докладывать «наверх» полученные о замеченных машинах сведения, так любой вышестоящий орган просто захлебнется от обилия правдоподобной информации. И что он с ней будет делать?

В центр поступят тысячи одинаково достоверных и в то же время ложных по сути сигналов, и посади на обработку сведений хоть сотню сотрудников, и за две недели не разобраться им в этом деле…

Он не знал точных цифр, но по порядку величины мог представить ситуацию. Если бы ему как инженеру предложили составить сетевой график перемещения нескольких сотен автомобилей в полусотне районов восьми непосредственно прилегающих к Москве областей, а потом исключить все заведомо не подходящие под условия задачи…

Как ловят львов в Африке? Делят пустыню на квадраты, исключают те, где львов заведомо нет, и в оставшихся находят искомое. Очень просто.

— Ох ты и молодец у меня, — с давно забытым искренним чувством сказал он жене.

— Слава Богу! Хоть в таком положении сообразил. Раньше не мог…

— К стыду своему — да, — склонил голову Шестаков.

На душе стало совсем легко. Даже странно — неужели так подействовало на него чувство свободы — впервые за восемнадцать лет, — свободы от всего? От необходимости поступать так, как диктует служебный и партийный «долг», от страха перед вышестоящим начальством, невыполненными квартальными и годовыми планами, внезапным, пусть и давно ожидаемым, арестом. Теперь все — в прошлом. Нечего бояться, кроме смерти в бою, а как раз этого он и на войне не боялся…

Ну разве что заблудиться во все усиливающейся пурге Шестаков опасался, лопнувшей шины, поломки мотора…

Да вот и погода. Метель метелью, но ветер вдруг на мгновение разгонял над головой плотную снеговую завесу, и даже тучи словно бы редели, становился виден мутноватый круг солнца, и Шестакову становилось опять жутковато — ну как раздернется совсем облачно-снежная пелена, засияет нестерпимой синевой зимнее небо, и предстанет черная «эмка» мухой в сметане любому наблюдателю с острова Кличен, Городомли, десятка прибрежных деревень.

Тогда уже не примешь ее за одну из сотен машин на оживленной магистрали. Первая за многие месяцы, а то и годы легковушка на льду озера запомнится каждому.

Только, к счастью, вьюжный полог тут же задергивался, густея, и совсем о другом приходилось думать — позволит ли стихия добраться живыми до места?

Однако и с этим все обошлось. Не прошло и часа, как завиднелся слева темнеющий сквозь густую кисею снегопада лес на берегу острова Хачин, а потом наконец на холме, обращенном к озеру крутым откосом, возник обнесенный оградой из толстых кривоватых слег бревенчатый дом.

Вокруг — несколько овинов, или амбаров, нарком не знал точно, как тут эти хозпостройки называются, а над ними возвышалось подобие сторожевой башни, или караульной вышки на высоких бревенчатых опорах, между которыми виднелись почти отвесные лесенки — трапы в четыре марша.

Шестаков неоднократно видел эту картину, и зимой, и летом, но сейчас вдруг она напомнила ему совсем другое место, с которым связано было в прошлом что-то очень и очень хорошее. Но что, где, когда — он вспомнить не мог. Словно бы в полузабытом сне привиделось. Или — так тоже бывает — попадаешь вдруг в помещение, которое кажется мучительно знакомым, и лишь потом случайно узнаешь, что жил здесь с родителями в младенческом возрасте, о котором помнить ничего не мог, а вот надо же — отпечаталось в каких-то мозговых клетках…

Утомленные долгой монотонной дорогой, мальчишки сразу оживились.

— О, что это такое, папа, куда мы приехали? Вышка зачем?

— Дозорная вышка. Смотреть, что на озере делается, не загорелся ли где лес и вообще…

— А мы туда полезем?

— Метель закончится — полезете…

Последнюю сотню метров преодолеть оказалось едва ли не труднее, чем сорокакилометровый путь через озеро. Мотор надрывно завывал, колеса проваливались в успевший заполнить санные колеи снег, а подъем к воротам оказался вообще почти непреодолимым.

Салон заполнил запах подпаленного сцепления.

Шестакову казалось, что рев мотора слышен и на другом берегу озера, однако в доме он ажиотации не вызвал, на крыльце никто не появлялся.

И внимание хозяина привлек не едва слышный из-за бревенчатых стен, забиваемый воем пурги механический звук, а громкий, возбужденный лай выскочивших из-за амбаров собак.

Последним усилием своих лошадиных сил «эмка» дотянула до ограды, а тут и распахнулась наконец дверь избы.

Нет, не избы, а обширного бревенчатого дома, больше похожего на сельскую школу или обиталище небогатого помещика.

— Добрались, слава Богу, — вслух сказал нарком, поворачивая ключ зажигания.

— Григорий Петрович? Вот уж неожиданность. — Хозяин шел навстречу, протягивая руку, высокий, худой, в пестро-сером свитере домашней вязки, в каких-то ужасных войлочных чунях на босу ногу, без шапки, зато в круглых жестяных очках — читал, наверное.

Увидев его, Шестаков подумал, что все — спасены! Надолго, нет ли, но пока — спасены.