Красный властелин - Сергей Шкенев Страница 12

— Гуулх-х-х-ы тхаш-ш-ш… Ехха!

Последний удар, и ненужный более бубен летит на землю. В руке у шамана узкий костяной нож, почти шило в две пяди длиной. Всегда покрытый слоем грязи и жира чуть не в палец толщиной, сегодня он сияет в отблесках завесы и, кажется, постепенно приобретает собственное красное свечение.

— Покормлю, не беспокойся, — бормочет Арча и пинает в бок ближайшего роденийца. — Не начать ли с тебя?

Разбитые губы пленника тронуло подобие улыбки.

— Начни с поцелуя собственной задницы, жополюбец неумытый!

Злой гогот в четыре мощные глотки. Какжаль, что жертвам нельзя завязать или заткнуть рот — предсмертные крики ужаса радуют мохнатые уши Повелительницы Табунов, и не следует лишать её такого удовольствия. Ладно, проклятая тёмная кровь за всё заплатит.

— Твердята, ты что, он же не дотянется! — делано удивился самый молодой из роденийцев.

— Да? — названный Твердятой воин на мгновение задумался. — Тогда пусть удилище поцелует.

— Чьё?

— Ну не моё же? Ты видел его зубы?

— Нет, а что?

— Заразу ещё какую занесёт. Нет уж, лучше пусть кренделем сгибается.

Багровая пелена ненависти и гнева, залившая глаза шамана, едва не заставила того совершить непоправимое. И лишь несколько стуков сердца спустя, остановив руку с ножом, занесённую для удара, Арча понял… Понял и засмеялся:

— Лёгкой смерти добыть стараетесь? Ну-ну, старайтесь.

Нельзя больше обращать внимание на глумливые речи! Эти рырховы отродья не достойны того, чтобы им внимал величайший из великих шаманов степи. Но какие же они тяжёлые, эти роденийцы! Небось, каждый день ели мясо… и каймак… и женщин любили по тринадевять подходов за ночь. Тьфу!

Арча перетащил всех четверых на плоский камень, выбранный в качестве жертвенника. Не ахти какой, но за неимением вытоптанной ногами многих поколений шаманов площади Верховного Святилища подойдёт и такой. Главное, чтобы ни единой травинки! Небесная Кобылица не любит траву, предпочитая пожирать души убитых храбрыми глорхами воинов. Своих или чужих, ей без разницы. Но своих приносить в жертву запретили пикты, рырхово удилище им промеж ушей.

Интересно, будет ли угодна Повелительнице Табунов кровь обитателей туманной империи?

Выползок вздрогнул всем телом, отгоняя страшную и крамольную мысль. Нет, хватит и этих. Первый — на выполнение глупого приказа не менее глупого Пашу Мозгол-нойона, а ещё трое — для пополнения собственной силы. И тогда она появится!

Появится настоящая сила, а не её призрак, навеянный рокотом бубна и чеканными словами заклинания. И вздрогнет степь, ужаснувшись и восхитившись мощью нового властителя. А с пиктийцами всегда можно договориться. Почему бы нет? — как выражаются легкомысленные торговцы вином из далёкой Легойи.

«Почему бы нет?»

— Гахха! — слова древнего языка, забытого всеми, кроме немногочисленных шаманов, использовались не только для камлания. Великолепные и сочные ругательства, о смысле которых можно лишь догадываться, тоже имелись. И успешно применялись.

— Лается наш жополюбец, — усмехнулся молчавший доселе родениец с едва подсохшим рубцом от удара меча через всё лицо.

— Он не наш, — тот, кого назвали Твердятой, плюнул в бегающего вокруг жертвенного камня Арчу, но промахнулся. — Борис, ты неправ.

— В каком смысле?

— Пусть сам себя любит, мы-то здесь каким боком?

Выползок в очередной раз выругался, но не стал отвлекаться от важного дела — стоит только ошибиться в порядке расстановки и очерёдности зажжения светильников, и все труды пойдут насмарку. А жертва пусть глумится, недолго ей осталось скалить зубы.

— Рырхово отродье! — вырвалось у Арчи непроизвольно, когда, наклонившись над седьмым светильником, он почувствовал прикосновение к щеке чего-то очень холодного и, скорее всего, очень острого.

— А вот за козла ответишь! — произнёсший это, несомненно, был роденийцем.

Еремей неодобрительно следил за действиями старшего десятника. Неужели он не знает, что с шаманами и прочими колдунами не стоит разговаривать? Ведь задурят и обманут, глаза отведут, пакость какую устроят. Гниловатый народец, эти колдуны.

Матвей будто прочитал мысли бывшего профессора и ударил глорхийца мечом — голова шамана упала в траву, а следом за ней рухнуло и тело. Барабаш брезгливо переступил через растекающуюся лужу и вытер клинок о грязный халат убитого. Баргузин читал о таком в книгах — каждый герой обязательно должен вытереть меч об одежду поверженного врага. А потом пнуть труп. Странная традиция, не правда ли?

Но командир, скорее всего, книг не читал. Поэтому не стал пинать мёртвого глорхийца, а обернулся к подчинённому:

— Чего вытаращился? Ребят развяжи.

— Ага, — Еремей вытащил из-за голенища угрожающих размеров тесак и принялся резать стягивающие пленников ремни.

— Осторожнее, браток, — попросил один из несостоявшихся кандидатов в жертвы. — Отхватишь чего лишнее.

— А ты не трепыхайся, — пробормотал сквозь зубы Баргузин. Тупое трофейное железо с трудом одолевало толстую сыромятную кожу и всё норовило соскочить.

Твердята не стал дожидаться окончания опасной процедуры. Напрягся, рванул, и наполовину перепиленные путы лопнули с громким хлопком.

— Силён, — Матвей, осматривающий глорхийского шамана в надежде найти что-нибудь полезное, повернул голову. — Откуда такой?

Освободившийся боец с силой растёр затёкшие руки, встал с трудом, даже губу закусил, сдерживая стон, и доложил:

— Старшина пограничной стражи Твердимир Свистопляс. А это, — пограничник показал на поднимающихся на ноги товарищей, — вся моя застава.

Старший десятник уважительно кивнул. Отсюда до границы вёрст пятьсот, ежели не больше, и просто остаться в живых само по себе подвиг.

— Ещё наши тут есть?

— Есть, — Свистопляс ткнул пальцем куда-то в сторону села. — В сарае ещё шестеро мечников из Новогрудского полка, два бронеходца и раненый пластун.

— Он имя не назвал? — сразу оживился Барабаш.

— А ты… тоже?

— Кем я только в молодости не был, — усмехнулся Матвей и в свою очередь представился: — Старший десятник Матвей Барабаш.

— Профессор Баргузин, — Еремей тоже не пожелал остаться неизвестным.

— Борис.

— Глеб.

— Ксаверий.

— Энеец? — удивился Матвей.

Тот улыбнулся в ответ:

— Как сказал однажды Владыка — отныне нет в Отечестве нашем ни пелейца, ни яхвина…

— Добро. Все мы тут роденийцы, через три колоды да об пень с присвистом… Ладно, теперь о деле — мечи в руках удержать сможете?