Всадники ночи - Александр Прозоров Страница 12

Покидая земли детей боярских Храмцовых, Зверев натянул поводья, остановился, оглянулся назад:

— Да, нехорошо получилось. Как думаешь, Пахом, хватились они уже али нет?

— А чего потеряли? — навострил уши Илья.

— Не твоего ума дело, — резко осадил его дядька. — Я так мыслю, княже, не стоит ее увозить. Дабы честно сказать можно было, что не крали никого и ничего. Дозволь здесь схороним?

— Само собой, — кивнул Андрей. — На берегу, вон, земля вязкая, копаться легко будет.

— Давайте, архаровцы, по ту сторону подождите, — прогнал за реку молодых холопов Пахом. Он спешился, присел на берегу и принялся споро вырезать жирную влажную глину под корнями невысокой ивы.

Сверток был маленький, с полведра размером, а потому управились быстро. Сунув кости в землю прямо в рубахе, Пахом закидал яму, выпрямился, скинул шапку и перекрестился:

— Да упокоит Господь ее несчастную душу.

— Может, и смилуется, — в свою очередь перекрестился Зверев. — Не знаю, как у нежити насчет души. Есть она или их души уже давно в аду горят? Ладно, зла на Цветаву не держу. Коли Бог простит, так тому и быть. Но Белург… Надо же такую комбинацию придумать! Понятно, отчего Старицкий меня не трогал. Ждал, пока сам пропаду. Ну да теперь беспокоиться не о чем. По коням, Пахом. Полнолуние через полторы недели. Соскучился.

— Нечто тебе, княже, в других местах луны нет?

— Ты не понимаешь, Пахом. Своя слаще…

Путники въехали в реку. Вержа имела тут ширину метра три, а глубину — немногим ниже колена. Или, как говорили на Руси — ниже чеки тележной. На любом возке можно ехать, и даже оси не замочишь, не то что поклажи. Понятно, почему дорога именно с этой стороны подходила. Через Днепр с бродом дело обстояло похуже — там и зачерпнуть недолго.

За рекой потянулись сенокосы, луга, перелески, пастбища — но вот полей по эту сторону уже не встречалось. Минут через десять всадники придержали коней перед обещанным вдовой россохом.

— Та-ак, — припомнил Андрей, — левый совсем зарос, наезженный в усадьбу ведет. Значит, нам прямо.

Второе перепутье дорог встретилось примерно через час, уже в лесу. Но здесь сомнений не было вовсе. В Великие Луки следовало поворачивать на север, вправо. И путники надолго втянулись в шелестящий глянцевой листвой, непривычно светлый из-за снежно-белых стволов, березняк.

Ближе к полудню дождик успокоился, на небе развиднелось. В солнечных лучах заискрились капельки воды на густом травяном ковре. Словно испугавшись, дорога вильнула в густой ельник, но уже через версту снова оказалась в березовой роще, местами перемежаемой темными вкраплениями осины. И за все время — ни одной сосны! Андрей откровенно соскучился по этому стройному и пахучему, родному северному дереву.

— Интересно, из чего они дома строят? — не выдержал он. — Из березы, что ли?

— Из осины, вестимо, — отозвался Пахом. — Она, знамо дело, воды не боится, не гниет совсем. Для баньки — самое милое дело осиновый сруб ставить. Отчего и обычную избу с нее, родимой, не срубить?

— Отчего же тогда мы из сосны да дуба строимся, а не из осины?

— Шутишь, княже? Сосна завсегда прямая стоит, а из осины куски прямые выбирать приходится. А дуб, особливо мореный, крепче стали. Опять же, у нас окрест токмо сосны и дубы растут, осину еще найти надобно. А тут вон она — руби не хочу.

— Смотрите, — привстав на стременах, указал вправо от дороги Изольд. — Никак, деревня?

— Токмо тихая какая-то, — понизил голос дядька. — Странно.

— Думаешь, засада? — Андрей потянулся к сабле, погладил рукоять. — Коли так, давай посмотрим. Илья, заводные кони на тебе…

Князь повернул Аргамака и ломанулся к просвечивающим меж березами домам прямо сквозь низкие рябинки, растущие так густо, словно кто-то просыпал здесь ведро с собранными зачем-то кистями.

— А чего тут? — поворачивая следом, все же спросил холоп.

— Коли засада — на дороге ждать станут, олух, а не в кустах, — пояснил Пахом и пустил гнедую кобылу вскачь, нагоняя господина.

Перед домом раскинулся широкий, давно не полотый огород. На грядках росли подсолнухи вперемежку с морковью, одуванчиками и редиской. Дом смотрел на гостей, словно бельмами, двумя затянутыми пузырем окнами, с трубы выкрошилась глина, на толстой, взъерошенной кровле из дранки гордо тянулись к небу несколько хлебных колосьев. Андрей хмыкнул, объехал избу — и оказался на выстланной подорожником поляне с колодцем посередине. Стали видны еще две избы, что стояли дальше от дороги. Обе такие же тихие, с растущей вокруг крыльца высокой травой.

— Какая засада, Пахом? — натянул поводья Зверев. — Тут с весны никто не ходил! Вечно тебе всякие страсти мерещатся.

— Лучше перебояться, княже, нежели ворогу попасться. А отчего это деревню бросили? Место, гляжу, хорошее. Река, вон, широкая рядом. Перепутье дорог, пусть и не самых нахоженных.

— Глянь, княже, у дальней избы дед баклуши бьет! — привстал на стременах Изяслав. — Дозволь, у него про то выспрошу?

— Вместе подъедем, — потянул правый повод Зверев.

Неспешным шагом всадники приблизились к единственному дому, трава вокруг которого была частью вытоптана, а частью скошена, остановились возле совершенно седого старика в длинной полотняной рубахе, который, присев на завалинке, вырезал из липовых веток в руку толщиной заготовки для ложек. Слева от него валялись мерные куски неокоренных деревяшек, справа набралось уже с десяток похожих на погремушки колобашек, тонких с одной стороны и толстых с другой.

— Здрав будь, мил человек! — зычно поздоровался Пахом. — Ответь, к Великим Лукам мы верно едем?

— Верно, боярин, верно, — не поднимая головы, ответил селянин. — Дорога, она вброд через Вопь перекидывается. Не пужайтесь, скачите смело. Воды по стремя будет, не более. Туда вам, за реку…

— А отчего у вас дома пустуют, отец? Нешто уехали куда смерды?

— Знамо куда, боярин. Во царствие Господа нашего, Исуса. Почитай, всех призвал.

— Как же это? Что случилось? — не поверил Изольд. — Нешто война была? Лютеране приходили?

— Какая война? — вздохнул, продолжая работать, крестьянин. — Одной старухи кривой и горбатой хватило. Лихоманка до нас прошлой осенью заглянула. Аккурат перед Покровом. Кого застала, всех и уморила, проклятущая.

— А ты?

— Бортник я, боярин. В лесу был, далече. Да Филимона Полосатого с семьей домовой спугнул, токмо старуха его, бабка, да дочка младшенькая сгинули. Они в поле ныне. Взяли меня к себе, тяжко одному. Я как дом с родными увидел, ноги враз отнялись. Сижу теперича, токмо харчи чужие перевожу. В омут бы кинулся, да к Вопи не дойти. Не несут ноги-то.

— Как это «домовой спугнул»? — заинтересовался Зверев.

— Как, как. Как всегда балуют. Коров зашугал — есть перестали, аж к кормушке не подходили; овцам шерсть перепутал, собак покусал, хозяину на дворе в ноги кидался. Ни пройти, ни повернуться — падает и падает. Вот Полосатый к знахарю на Крикливую вязь и пошел. Бабу свою и детей, что постарше, прихватил. Думал, может, обидел кто хозяина? С домовым мириться поспешал, бо хозяйство он все изведет, коли баловать станет. Как ни трудись, а проку никакого. Вернулся Филимон — ан лихоманка уж дальше куда-то побрела, иных смертных искать. Кого не оказалось тогда в деревне, только тот и уцелел. Остальные в три дня угасли.