Уж замуж невтерпеж - Екатерина Лесина Страница 12

– Уходи, – сказала Теттенике старухе. – Зря ты сюда пришла.

И сумела выдержать взгляд. Только удивилась, сколько же в нем ненависти. А разве ахху, те, кого коснулась благословенная длань великой Матери, могут ненавидеть?

– Ты принадлежишь мне! – взвизгнула старуха и почему-то попятилась. Правда, словно опомнившись вдруг остановилась и руки подняла, завыла протяжно. – Проклятая! Проклятая!

И голос её окреп.

Он наполнил коридор замка, отразившись от стен его.

– Проклятая, проклятая! Силой данной мне… я взываю… взываю…

– А оно все никак не взывается, – сказал кто-то достаточно громко, чтобы люди вздрогнули.

И старуха.

И сама Теттенике.

– Это у вас от перенапряжения, – сказала рыжеволосая и ужасно некрасивая девица, сунув палец в ухо. – У нас от тоже был жрец один. Любил повзывать спозаранку. Только-только петухи проорутся, и он следом. И главное же ж каждый божий день!

– П-петухи? – почему-то переспросила Теттенике.

– А то. Петухи-то у нас еще те. Голосистые – страсть просто! Вот лежишь бывало на перине, маешься, то ли вставать, то ли еще чуточек полежать, а они как возорут! Ну и этот потом со взываниями своими. И главное, петухи-то ладно, им чего?

– Чего?

– Ничего, – девица вытащила палец из уха и отерла о платье. – Они же ж птицы. Пожрать да погулять. А вот жрец… со жрецом тяжко. Если не взовешься, так он скоренько тебя кадилом да поперек спины перетянет. Не поглядит, что ты…

Она осеклась.

– В общем, тяжелый человек был.

– Ты кто? – старуха попыталась ткнуть пальцем уже в эту вот, рыжую.

– Ярослава я, – сказала та, палец перехвативши. И сжала этак, упреждающи. – Яркой люди кличут. И ты можешь, почтенная женщина… а жрец вот одного разу взывать вышел и все. Удар хватил. Покраснел и рухнул. Потом уж целители поведали, что это у него от излишнего рвения жила какая-то внутрях лопнула. Так что, любезная, ты б побереглася со взываниями. Опасное они занятие.

Ахху попыталась руку выдернуть.

И оглянулась.

Но охрана, которая была приставлена к Теттенике, с прежним рвением разглядывала стены. И… почему-то это порадовало.

А Яра руку разжала.

– Старость-то уважать надобно, – сказала она и, присев, принялась собирать зачарованные предметы, складывая в подол платья. – Нате от…

Она попыталась высыпать собранное в руки старухи, но та шарахнулась, подтверждая самые мрачные догадки Теттенике.

Зачаровала.

– Проклятая! – взвыла та, снова ткнув Теттенике. – Слушайте! Слушайте все!

– Слушаем, – Яра шмыгнула носом. – Вы только того… жилу не порвите какую. А то потом сестрица попрекать станет, что я старость недоуважила.

Лицо старухи налилось кровью. И сделалось еще страшнее, хотя недавно Теттенике казалось, что страшнее уже и некуда.

– Слушайте все!

– Слушаем! Говори ужо.

– Проклята она Великой Матерью, – старуха крутанулась, и взлетели, чтобы опасть, грязные юбки её. – Ибо обман великий свершился! Слово было дадено! Слово не исполнено!

– Ишь ты… – восхитилась Яра.

– А потому пусть падет гнев Великой Матери на головы тех, кто дерзнет… – старуха слегка закашлялась. А Теттенике поняла, что не способна и шагу сделать.

И руки онемели.

Ноги.

Сама-то она словно застыла.

– Чего дерзнет-то? – уточнила Яра. – А то же ж не понятно, чего дерзать можно, чего нельзя. В проклятиях, оно ж как, конкретика нужна.

– Ты… тоже проклята!

– Жуть какая!

– Да сгниет нутро их! Да иссохнет оно! И не родятся от проклятой крови дети! И всем-то, всем, кого коснутся они, дерзновенные, принесут лишь смерть в мучениях.

– Да? – Яра поскребла нос, а потом быстро, так, что Теттенике и моргнуть не успела, ткнула пальцем старухе в лоб.

– Ты…

– Проверить надобно, – палец прочертил линию по носу. – А то вдруг не сработает?

Старуха вновь завыла.

– Смерть! Смерть я зрю!

– Где? – Яра обернулась, рот приоткрывши. И вид у нее был столь потешный, что Теттенике не выдержала и хихикнула. От переживаний, наверное.

Или от того, что переживать устала.

Это, оказывается, донельзя утомительное занятие, переживать.

– Смерть! – громче завыла старуха, хотя куда уж громче, казалось бы. Вытянувши руки, она затрясла ими так, что костяные браслеты на запястьях забренчали. – Смерть идет… смерть грядет… вижу, вижу… близка она! И бедствия многие случатся! И тьма падет на мир…

Она вдруг замерла, раскрывши рот.

Глаза её закатились, а лицо скривилось. И показалось вдруг, что вот-вот лицо это треснет, что выглянет из-под желтой, разрисованной морщинами кожи, нечто до того жуткое, что человеку обыкновенному глядеть на это никак невозможно.

Да только и взгляда отвести не выйдет.

Старуха моргнула.

Дернула шеей.

Руки вытянутые опали и она словно сгорбилась под тяжестью их.

– Тьма, – голос вдруг сделался сух и скрипуч, что старая арба. – Тьма близко. Тьма рядом.

– А вот это уже серьезно, – Яра перестала улыбаться. Да и Теттенике поняла, что сейчас видит… иное? Ахху способны прозревать грядущее.

Не все, лишь некоторые, но… но как тогда?

– Уже близко. Кровь ушла. Кровь вернулась. Кровь отворит запертое, – рот закрылся и губы задрожали. А из уголка потекла тонкая нить слюны. Теттенике смотрела на эту нить и думала, что надо что-то сделать.

На помощь позвать.

Только… кто придет? Никогда и никто не помогал. А теперь вот…

– Она вернется! Она обязательно вернется… – старуха захрипела и схватилась обеими руками за горло, а потом, покачнувшись, осела на пол мешком грязного тряпья.