Спасти Феникса - Маргарет Оуэн Страница 12

Зуб в ее вытянутой руке раскрылся. Из отверстия ударил жар, вздохи превратились в пугающие проклятья, и слишком яркие огоньки потянулись когтями к звездам.

Когда Па впервые заговорил с Фу о колдовстве, он начал с богов.

Вечность тому назад, рассказал он, когда тысяча богов уже основала свои касты и выбрала себе могилы, они оставили перед смертью одно последнее благословение: наследное право для каждой касты.

Для каждой, кроме Ворон.

У богов, породивших Ворон, было не все в порядке с чувством юмора. Вороны явились в мир без благословений, однако их чародеи все же одним обладали. Вот почему остальные касты называли их костокрадами: их дар позволял им воровать наследные права.

Последующие годы она училась под пристальным оком Па премудростям ворожбы. Она могла призывать наследное право из любых отвергнутых костей, хоть у живых, хоть у мертвых, если только их искра продолжала жить для нее.

– Но почему, – спросила она давным-давно, – тысяче богов пришлось умереть?

И Па тогда ответил:

– У всего есть цена, Фу. Особенно у смерти. Даже Фениксам нужен прах, чтобы из него восставать. Ты знаешь, сколько в Саборе чародеев?

Она покачала головой.

– Тысяча, – сказал Па. – Нам же пришлось из чего-то восставать.

Она никогда до конца в это не верила. Никогда, ни разу не ощущала себя богом.

Зато с пламенем, наследным правом королей, завывающим сейчас на ее ладони, она испытала это ощущение.

Она сделала вдох и снова раскрутила язычок до приемлемых размеров, однако покалывание в затылке свидетельствовало о том, что на нее по-прежнему смотрят. Прищуренный взгляд Сокола она, разумеется, уже знала хорошо. Он изначально приглядывался к ней оценивающе.

Принц же смотрел потрясенно. Фу поняла, что его не радует вид божественного огня Фениксов в руках представительницы низшей касты, а еще она видела, что его собственные руки не украшены никакими колдовскими знаками.

Мертвые боги оставили свои могилы как приюты для своих каст, места, где наследные права усиливались настолько, что могли поспорить даже с мощью чародеев. Поверх каждой могилы бога Фениксов в Саборе высился королевский дворец – не столько жилье, сколько демонстрация власти. В пределах его стен любой из потомков Амбры мог в той или иной мере вызывать огонь. Но вне Думосы – вероятно, впервые – принц Жасимир был бессилен.

Она взглянула на Па. Тот снова сдерживал улыбку. Он расставил все точки над «и» четко и внятно: у принца остается его сталь и любимчик Соколенок, а у Ворон остаются его зубы.

Фу бросила зуб в костер. Он будет гореть столько, сколько она пожелает, пока не исчезнет искра. Трупожар вспыхнул с треском, белые языки пламени устремились следом за роем искр. Фу отряхнула руки, отошла на несколько шагов и покосилась на лордиков. Может, теперь они оставят эту свою высокомерную чепуху.

Тавин изучал клюв маски.

– Что тут делает мята?

В ответ Па только свистнул, давая сигнал к выступлению.

– Выдвигаемся, – перевела Негодница лордикам.

Телега утвердительно скрипнула.

Фу отвернулась к костру и стала его рассматривать. Довольно скоро звуки шагов и стоны дерева на дороге стихли в ночи позади пламени.

Ее ладонь зудела, напоминая о щекочущем огне. Зуб оказался таким старым, а искра – такой маленькой. Их хозяин был мертв уже не одно десятилетие, быть может, не одно столетие. И все же на одно короткое мгновение, если бы она позволила, они бы вспыхнули с такой яростью, что озарили бы Сабор от гор до побережья.

Часть ее хотела этого.

Это было неправильно. Мысль каталась у нее в голове, как зуб на ладони. Она вовсе не собиралась спалить весь мир, нет. Она просто хотела, чтобы мир знал: она может.

– Хреновый уговор.

Голос Подлеца нарушил шипение трупожара.

Фу покачала головой, стряхивая мысли об огненной жестокости.

– Уговоры всегда хреновые.

– Но не настолько.

Сейчас, когда не нужно было пыжиться перед Па или лордиками, усталость после долгого-долгого дня подтолкнула ее терпение к самому обрыву. Да, раньше, когда они вдвоем еще ускользали в укромные рощи, она выбирала в отношении Подлеца выражения помягче. У них был свой негласный уговор: каждая стая Ворон получала одного вождя, так что, пока они еще были вместе, они разделяли друг с другом чуть больше, чем самое насущно необходимое. Однако миновала уже далеко не одна луна с тех пор, когда они в последний раз тянулись друг к другу, и ее самообладание заметно поизносилось.

– А ты бы что сделал? – буркнула она.

По мере затухания трупожара, уступившего место ало-оранжевому пламени древесины, лицо Подлеца погрубело. Рука потерла скулу.

– Я бы перерезал им глотки еще там, в их мерзком дворце.

– И пусть Олеандры резвятся на свободе?

Он плюнул в огонь.

– А это важно? Принц – ссыкло и не умеет хранить клятву. – Его взгляд опустел. – Знай они хоть что-то про Олеандров, не стали бы нас ими пугать.

Фу прикусила язык. За всей этой болтовней насчет перерезания глоток она видела, как Подлец большим и указательным пальцами пощипывает лохмотья рукава. Вопрос в том, что сильнее: его страх перед дворянством Олеандра или ненависть к дворянству как таковому?

– Не стали бы, – повторил он, и его голос сделался одновременно отстраненным и яростным.

Она вытянула руку. Он взял ее, сжав достаточно крепко, чтобы она ощутила его пульс пальцами, на которых только что горел огонь Фениксов.

Обманутый погребальный костер бушевал и рычал перед ними, обгладывая пустые саваны. Будь они полными, Па посыпал бы огонь солью и пригласил мертвых на вороньи пути в следующей жизни. Лордикам даже не пришлось умирать, чтобы пойти по стопам Ворон.

Страх пополз по позвонкам Фу, нашептывая, что теперь их поймают, что Па связан с клятвой навсегда, и хуже всего, что Подлец прав.

Она держала его руку, следила за костром и старалась не думать о зубах Фениксов.

* * *

Слишком быстро наступившее утро слишком быстро отыскало Фу. Она, сколько могла, прятала лицо от солнца, заглядывавшего в щели тростниковых ширм, и поглубже укутывалась тонкой накидкой. В конце концов с подстилки ее согнал запах. Свежий хлеблин, подгоравший на сковородке. Она снова принюхалась и уловила аромат жареного мягкого сыра и меда, ее любимых.

Только Па выпекал хлеблины таким образом, а когда он этим занимался, подразумевались две вещи: либо она заслужила угощение, либо ему требовалась услуга.

Любопытство и голод подняли ее на ноги, и она потянулась в пустом приютном склепе. До лагеря они с Подлецом добрались незадолго до рассвета. Тех нескольких часов, что она проспала, было недостаточно, но что есть, то есть.