Королевская кровь. Проклятый трон - Ирина Котова Страница 119

Крутил руль и все думал: есть что-то крайне неправильное в том, что женщины, все равно какие – мягкие или твердые, сильные, синеглазые, – должны служить и рисковать собой. Их место – среди шелка и кашемира, и не должны на их телах появляться шрамы, а воевать и выполнять боевые операции – дело мужчин. Женщины пусть ждут мужчин дома. Чтобы было ради кого возвращаться.

Неизбежно вспомнилось, что до сего дня единственной, кого Игорь держал на руках, была его королева.

И он привычно задохнулся от боли, которая семь лет тонкой ледяной змейкой жила у сердца. Свернул на обочину, остановился, чтобы переждать.

Врут, когда говорят, что время лечит. Он давно привык к боли, к ощущению, что изнутри вырвали кусок мяса и рана дергает, саднит и не заживает. Свыкся. И все же каждый раз, когда вспоминал, холодная змея вгрызалась еще глубже, остервенелей, и ледяное кольцо в груди сжималось крепче – до потемнения в глазах и холодного пота на затылке.

Тогда, в зале телепорта, он долго держал ее на руках – светло-голубые глаза безучастно глядели в потолок, – и укачивал, прижимал, звал, и руки были в красном, липком, горячем, и на губах солоно от слез и ее крови. Во дворце бесновался народ, пахло дымом, и нужно было уходить и уносить ее с собой. Нельзя было оставлять тело на растерзание толпе.

Но не смог. За Смитсеном, как, видимо, и было спланировано, пришла команда зачистки – то ли помочь уничтожить королевскую семью, то ли арестовать, – и Стрелковский хладнокровно выпустил в появившихся в зале телепорта остаток обоймы и выпрыгнул в окно, пока за дверью готовились к штурму.

Смитсен хорошо его приложил, но Игорь нашел в себе силы добраться до гаража. Пылали конюшни, занимался огнем дворец, истошно ржали лошади, а сотни людей громили стекла, мебель, рвали занавески. Со стороны Зеленого крыла слышались выстрелы – видимо, сотрудники организовали оборону. Он мысленно пожелал им продержаться и выжить. И догадаться спрятать документы в тайник.

Потом был звонок домой с приказом распустить слуг, поездка в Лесовину, к Алмазу Григорьевичу Старову. Почему к нему? Игорь был уверен: даже если найдутся те, кто решит сунуться к этому старику, чтобы узнать, куда скрылся начальник разведуправления, обратно они не вернутся.

Старов принял его без лишних слов. Только подергал себя за бороду при известии о смерти королевы и о чем-то тихо выругался. Сказал, что принцессы, скорее всего, живы, но точно сказать он не может. И что Игорю, раз он собирается обратно, лучше не знать лишней информации. Если его схватят, то жизнь королевских детей снова окажется под угрозой.

И Стрелковский с ним согласился.

Этой же ночью он впервые почувствовал ледяную змею, сжавшуюся вокруг сердца.

Как он потом не сошел с ума от боли, чувства вины, злости, желания пустить себе пулю в висок, всепоглощающей ненависти? К себе, к тем, кто стал причиной ее смерти, к людям, которые проходили за оградой дома старого мага и смели жить, смеяться, разговаривать, когда она осталась там, в зале телепорта? От снов, где он успевал – успевал! – ее спасти, а потом просыпался, и реальность била осознанием необратимости произошедшего? От снов, где не успевал, и руки снова были в крови, и на ее груди под оплавленным платьем чернел страшный ожог, истекающий красным, горячим, и из-под сожженной плоти проглядывала кость ребра?

Через две недели он вернулся в Иоаннесбург. Пришел попрощаться со своей королевой на кладбище – не мог не прийти, хоть и рисковал. Но то ли заговорщикам было не до того – делили власть, – то ли боялись они старого захоронения Рудлогов и гнева предков убитой дочери Красного Иоанна – никто туда и близко не подходил.

Игорь остановился у Дорофеи Ивановны, старушки-ликвидаторши, торгующей молоком и присматривающей за штабом Управления. Вопросов она не задавала, показала ему свой тайник с оружием, открыла сейф с деньгами, выдала чистое белье и совершенно спокойно воспринимала его ночные отлучки и уменьшающееся количество магазинов для пистолета.

Игорь делал то, что должен был сделать до смерти Ирины. Он зачищал предателей. Девятнадцать трупов, и никакого сожаления. Двадцатым должен был стать генерал Бельведерский.

Но его он оставил в живых.

Что-то надломилось внутри, когда Игорь увидел глаза внучки старого предателя. Он мог пролить реки крови, но вернуть Ирину было невозможно.

На смену ненависти пришла опустошенность. В ту ночь, когда Стрелковский шел убивать Бельведерского и не сделал этого, он так и не вернулся в штаб. Вместо этого пошел в центральный храм столицы, сел на влажный после дождя песок и тупо глядел на чернеющие статуи Великих Стихий. Почему они не помогли, не предотвратили?

Под утро во двор храма вышел Его Священство и увел Игоря в монашескую часть комплекса. Принял его исповедь, благословил жить здесь столько, сколько понадобится для излечения души – при условии участия в молитвах и соблюдения добровольно наложенного на себя обета.

«Воздержание – путь к благости духа, – сказал он Стрелковскому. – А муки при выполнении обета помогают залечить боль души. Тут много тех, кто пришел за излечением».

Игорь выбрал обет молчания. И семь лет он молчал, прислуживая в приюте для бездомных при храме: стриг вшивые головы, стирал грязную одежду, варил еду, делал перевязки, собирал пожертвования – благо монашеская одежда с низким капюшоном позволяла прятать лицо. Иногда помогал в похоронных обрядах, и ему платили – отказываться было нельзя. На эти деньги он заказывал цветы и оставлял их ночью у ограды кладбища с запиской для сторожа.

Молчать было легко, но боль никуда не уходила, и он привык, закаменел, принял свою новую жизнь и все реже вспоминал о том, кем был до храма. Но часто думал о пропавших принцессах. О своей дочери. И молился о ней. И мучился тем, что не стал сразу разыскивать их, сосредоточившись на мести. И сомневался: а если бы, найдя, привел к ним убийц?

Семь лет Игорь делал вид, что может забыть о том, кто он есть. И если бы не разбередившая память просьба Его Священства о помощи Кембритчу… Если бы не случайная встреча со Святославом Федоровичем на кладбище… Молчал бы он до сих пор, стирая одежду какого-нибудь бродяги.

Жизнь за пределами монастыря оказалась наполнена радостью и страхом, встречами со старыми знакомыми, ждущим его домом, вкусной пищей и терпким алкоголем, делами, которые он обязан был довести до конца. Ответственностью за дочь и за всех принцесс, в каждой из которых продолжала жить его королева; синеглазой северянкой, смотрящей на него как на божество, и восхитительной золотой осенью, плавно уходящей в зиму. Жизнь продолжалась. Жизнь яркая, брызжущая, разная. И мысли вернуться становились все неуверенней, пока вовсе не превратились в смутное сожаление, не имеющее, впрочем, над ним власти.

Полковник Стрелковский наконец поднял голову, отцепил влажные ладони от руля, посмотрел на проносящиеся мимо машины. Оказывается, он припарковался прямо у моста через реку Адигель. Против всех правил, мешая потоку и рискуя получить удар в бампер.