Дороги скорби - Павел Серяков Страница 11

— Удивительно, — произнес я, понимая, что сейчас мне придется объяснять, что именно меня удивило. — Весьма…

Как и ожидалось, профессор Чайка вопрошающе посмотрел на меня и задал предсказанный мной вопрос.

— Очень… Религиозно.

— Друг мой, а как иначе? — профессор Чайка, равно как и я, мыслил на опережение. — Вы же понимаете, что речь идет об эпохе, названной tempus tenebrae, иначе говоря…

— Время тьмы, — закончил я за Генриха. — Я слышал об этом.

— И что же вы слышали?

— Только то, что мне рассказывала бабушка.

— Вы же не считаете, что ваша бабушка, — он покрутил пальцем у виска, — немного того. Не считаете же?

— У меня не было причин сомневаться в душевном состоянии своей бабушки, однако мне кажется, что в её словах было много… — я на мгновение задумался, увидев вдалеке повозку, одиноко стоящую на дороге. Позади повозки мелькали фигуры людей, и я невольно задал себе вопрос, а не разбойники ли это? Служба гонца приучила меня остерегаться подобных ситуаций, ведь я, как и все люди моей профессии, знал об участившихся случаях нападения на перевозчиков ценной информации. Нащупав на поясе рукоять клинка, который я приобрел сразу после нападения разбойников под Братском, прикинул, смогу ли дать отпор противнику, и сразу же ответил на него словами своего приятеля:

— Быстрые ноги подчас полезнее острого меча.

— Ваша бабушка не преувеличивала, а пересказывала вам то, что слышала от своей матушки. — Чайка тоже увидел стоящую на дороге повозку, но не придал тому никакого значения. — Вы знакомы с таким фундаментальным трудом, как «Природа тьмы»?

— Слышал, но не читал, — коротко ответил я, и все мое внимание обратилось на повозку. Голос Генриха скорее раздражал, нежели отвлекал, но я из вежливости не стал его обрывать.

— Вы многое потеряли. Этот труд повествует о тех временах, когда Гриммштайн терзали междоусобицы, а людей — чудовища, как бы дремуче это ни звучало сейчас.

— Люди и есть чудовища, — я не сводил глаз с людей у повозки. Двое мужчин и еще кто-то внутри. — Не все, но монстров среди них хватает.

— Вы правы, но в «Природе тьмы» говорится именно о чудовищах. Это не метафора, если вы понимаете.

Я не знал, что значит метафора, но и разбираться особого желания не было.

— Там описываются разные твари… От тех, кого принято называть русалками, до племени мышеобразных людей.

Я прыснул.

— Ну, или человекообразных мышей.

— О человекообразных людях там говорится?

— Волкер, друг мой, это наука, а не шутки у костра. Не оскорбляйте меня, ради Бога.

— Простите, профессор.

— Так вот, в университете много мудрых людей, и «Время тьмы» долгое время считалось шуткой… Глупым и незатейливым бредом, который был написан во время существования одной небезызвестной религиозной секты.

— Ведьмы Рогатого Пса?

— Именно. Отношение к содержимому упомянутой прежде книги сильно изменилось, сильно.

Мы приблизились к повозке на полсотни шагов, и теперь мне стало очевидным, что нет никакой опасности.

— Господа, — поприветствовал я мужчин, — что приключилось с вами и отчего вы такие поникшие?

— Кобыла подвернула ногу, и мы не можем продолжить путь, милостивый государь, — ответил старший из них.

— Вам нужна какая-то помощь?

— Нет, милостивый государь. Мой старший сын уже ушел к свату и скоро должен вернуться с ослом.

— В таком случае — счастливо, — закончил я разговор. — Друг мой, продолжайте.

Чайку разговор занимал куда сильнее проблем голытьбы, а голытьбу Чайка не занимал вовсе.

Мы успели удалиться от странников на приличное расстояние, и, лишь когда их повозка скрылась из виду, Генрих заметил, как безжалостно я лишил его возможности завести новые знакомства. Он назвал меня ревнивцем, что лично мне показалось слегка оскорбительным, а после лекции об этике и вежливости он поведал об одном интересном случае. Мои замечания о том, что сам-то Генрих не спешил заговаривать с людьми, собеседник пропустил мимо ушей.

— Один из профессоров моей альма-матер всерьез увлекся чтением «Природы тьмы». Не буду ходить вокруг да около, но одна из глав сего труда рассказывает о некоем Густаве, который жил себе в деревне Заречье и в ус, как говорится, не дул. Одной весной он обнаружил своих коров мертвыми и не на шутку перепугался. Густав молил Господа, чтобы несчастье не постигло и его соседей.

— Обычно люди молят Господа об обратном, — заметил я. — Но это я так, не обращайте внимания.

— Обычно — да, но наш-то Густав был человек порядочный. Это в историях ведьм Рогатого Пса все действующие лица сплошь гнусы да мерзавцы.

— Не все, — ответил я. — Есть одна история… «Атаман и его ганза», если мне память не изменяет…. Да и не только она.

— Не слышал, — грустно ответил Чайка. — Теперь вы, друг мой, поставили меня в неловкое положение.

— Не волнуйтесь. До Чадска мы доберемся лишь завтра вечером, а это значит, что вечер у костра и под звездами у нас не за горами. К сожалению, мне так и не довелось рассказать Чайке эту историю, да и в нашем разговоре, друг мой, этому сюжету, увы, места нет. Коли даст Бог и мы встретимся вновь, спроси меня о ней, и, коль буду в здравии, расскажу, не утаив ни слова.

— Под звездами? А как же постоялые дворы?

— На этом участке дороги лишь Аистова свирель. Так вышло, что человек, коего вы назвали порядочным, действительно таким и является, с одним лишь исключением — он порядочный мерзавец.

— Никогда бы не подумал.

— Да, этот старый пройдоха надоумил своего шурина сжечь постоялый двор, в котором мы могли бы заночевать.

— Откуда вы это знаете?

— Так говорят, — ответил я. — Земля слухами полнится.

— Тогда у меня для вас плохие новости. Не всему, что говорят, можно верить. Люди поговаривают о призраке, что бродит по этой дороге, но, сколько бы я ни путешествовал этим маршрутом, так ни разу его и не повстречал…

— Вы, профессор, рассказывали про Густава, а до этого про Снегиря. Давайте вернемся хотя бы к одной из тем.

— Мы вернемся к каждой из них. — Чайка на мгновение задумался и отогнал от своего лица назойливую муху. Тщетно, надо заметить. Муха улетать не собиралась. — Так вот, участь скота Генриха разделил и соседский скот, а после и скот людей из соседних деревень. Не буду ходить вокруг да около. Люди обнаруживали следы, что вели от разоренных хлевов к реке Излучина. Эта река пересекает весь Гриммштайн, и её берега, безусловно, видели много страшного, увидел и Густав. Пойдя по следам, мужики, вооруженные верой и каким ни то незамысловатым оружием вроде вил и серпов, вышли к гроту.