Титус один - Мервин Пик Страница 11

– В этой жаре я чувствую себя, как вареная репа, – сказал господин Прут.

– А как по-вашему, ужасный вы человек, чувствую себя я? – воскликнула, вглядываясь в приближающегося к компании нового гостя, госпожа Дёрн – воскликнула голосом настолько пронзительным, что он едва не сгубил впечатление, создаваемое ее красотой. – Я так хорошо выглядела в последнее время, даже мой муж подтверждал это, а вы ведь знаете, каковы они, мужья.

– Каковы они, я представления не имею, – отозвался только что появившийся пообок от нее, похожий на лиса мужчина, – но вы мне, конечно, скажете. И каковы же они? Я знаю только, какими они становятся… и знаю, возможно… что их до этого доводит.

– О, какой вы умный. Даже противно. Но вы должны сказать мне всю правду. Как я вам, дорогой?

Лисообразный мужчина (узкогрудый, с рыжеватыми волосиками за ушами, очень острым носом и умом, слишком большим, чтобы им можно было с удобством распоряжаться) ответил:

– Вам, дорогая моя госпожа Дёрн, необходимо что-нибудь сладенькое. Сахар, плохая музыка – для начала сойдет и это.

Черноглазая дама – губы чуть приоткрыты, зубы поблескивают, как жемчуга, глаза, полные живого воодушевления, не отрываются от лисьего лица перед нею – стиснула нежные ладони у своей клиновидной груди.

– Вы совершенно правы! О, как вы правы! – бездыханно произнесла она. – Абсолютно и сверхъестественно правы, блестящий, блестящий вы человечек – что-нибудь сладенькое, вот что мне требуется!

Между тем господин Акрлист посторонился, уступая место облаченному в львиную шкуру длиннолицему господину. Голову и плечи его покрывала черная грива.

– Несколько жарковато здесь, не правда ли? – сказал молодой Пустельган.

– Помираю, – ответил ему мужчина в шкуре.

– Тогда зачем же? – спросила госпожа Дёрн.

– Я думал, будет костюмированный бал, – ответил ошкуренный, – впрочем, жаловаться грех. Все здесь очень добры ко мне.

– Что не мешает вам излучать тепло, – заметил господин Акрлист. – Почему бы вам ее просто не снять?

– У меня под ней нет ничего, – ответила львиная шкура.

– Какая прелесть, – вскричала госпожа Дёрн, – я вся трепещу от восторга. Кто вы?

– Но, дорогая моя, – ответил лев, уставясь на госпожу Дёрн, – не могли же вы…

– Что, о Царь Зверей?

– Неужели вы меня не помните?

– Ваш нос навевает мне смутные воспоминания, – подтвердила госпожа Дёрн.

Господин Прут выставил голову из облака дыма. И принялся ее поворачивать, пока та не оказалась щека к щеке с головой господина Пустельгана.

– Что она говорит? – спросил Прут.

– Она стоит миллиона, – сказал Пустельган. – Живая, сладкая, ах, что за дивная игрушка.

– Игрушка? – заинтересовался господин Прут. – Это как же?

– Вы не поймете, – ответил Пустельган.

Лев почесался – не без определенного шарма. После чего обратился к госпоже Дёрн:

– Значит, мой нос навевает вам воспоминания – и только? Вы забыли меня? Меня! Вашего бывшего Гарри?

– Гарри? Как… моет?…

– Да, вашего Второго. Давненько это было. Помните, мы поженились на Тайсон-стрит?

– Ни дня друг без друга! – воскликнула госпожа Дёрн. – Вот какими мы были. Но снимите же вашу дрянную гриву, дайте мне вас разглядеть. Где вы пропадали все эти годы?

– В пустыне, – ответил лев, встряхивая гривой и забрасывая ее за плечо.

– В какой именно, дорогой? Нравственной? Духовной? Ах, расскажите же нам о ней все! – госпожа Дёрн выпятила груди и притиснула к бокам сжатые кулачки – поза, которую она считала призывной. И не без оснований, – молодой Пустельган тут же отшагнул влево, чтобы оказаться прямо за ее спиной.

– По-моему, вы сказали «в пустыне», – произнес он. – Расскажите, насколько она пуста? Или она не пуста? Мы все так зависим от слов. И не согласитесь ли вы, сударь, с тем, что воспринимаемое как пустыня одним человеком может представляться другому полем пшеницы, оживляемым ручейками и кустиками?

– Какими именно кустиками? – спросил длиннющий господин Прут.

– Так ли уж это важно? – откликнулся Пустельган.

– Все важно, – заявил господин Прут. – Решительно все. Ибо является частью картины. Мир портят именно люди, полагающие, будто одно важно, а другое нет. Все важно в равной степени. У колеса не должно быть конца. Или возьмем звезды. Они выглядят маленькими. Но разве они малы? Нет. Они велики. Некоторые даже очень. Да что там, я помню…

– Господин Пустельган, – сказала госпожа Дёрн.

– Да, моя дорогая?

– У вас отвратительные привычки, любезнейший.

– Ради всего святого, о чем вы? Скажите мне, чтобы я смог избавиться от них.

– Вы слишком близко стоите ко мне, моя лапочка. Слишком, слишком близко. Знаете, у каждого из нас есть личное пространство. Что-то вроде частного пляжа или права на рыбную ловлю. Не посягайте на него, дорогой. Осадите немного назад. Вы поняли, о чем я, не так ли? Неприкосновенность, она так важна.

Молодой Пустельган, покраснев, как рак, отступил от госпожи Дёрн, а та, повернув к нему голову, в знак прощения включила на лице своем свет – так, во всяком случае, показалось Пустельгану, – свет, воспламенивший воздух вокруг них похожей на извержение вулкана улыбкой. В результате ослепленного Пустельгана вновь притянуло к ней и он замер, несколько сбоку, купаясь в ее красоте.

– Вот так нам будет уютно, – прошептала она.

Пустельган кивал и дрожал от волнения, пока господин Дёрн, протиснувшись сквозь стену гостей, не наступил ему, да еще и с размаху, на ногу. Охнув от боли, молодой Пустельган повернулся за сочувствием к стоявшей рядом бесподобной особе, но обнаружил, что сияющая улыбка ее обращена уже к мужу – на него она и была направлена несколько мгновений, а затем эта дама оборотилась к обоим мужчинам спиной и отключила ток. Теперь она оглядывала зал с выражением, утратившим всякую живость.

– С другой стороны, – говорил высокий господин Прут человеку в львиной шкуре, – что-то в вопросе этого юноши есть. Та же ваша пустыня. Вы не расскажете нам о ней поподробнее?

– О да! О да! – зазвенел голос безжалостно вцепившейся в львиную шкуру госпожи Дёрн.

– Когда я сказал «пустыня», – ответил лев, – я подразумевал лишь мое сердце. Вам лучше порасспросить господина Акрлиста. Вот его Бросовые Земли – это пустыня так пустыня.

– Да, эти уж мне Бросовые Земли, – произнес, выпячивая подбородок, господин Акрлист. – Все утыканы железистыми горами. Населены термитами, шакалами и – на северо-западе – анахоретами.

– Но что вы там делали? – спросил господин Прут.

– Следил за одним подозрительным человеком. Юношей, в наших местах неизвестным. Его неясные очертания влачились предо мною в песчаной буре. По временам я совсем терял его из виду. По временам обнаруживал, что иду с ним почти бок о бок, и мне приходилось слегка отставать. Иногда я слышал, как он поет – безумные, дикие, бессвязные песни. А иногда он выкрикивал, словно в бреду, что-то вроде «Фуксия», «Флэй», другие имена. Порою же вскрикивал: «Мама!», а однажды раз упал на колени и зарыдал: «Горменгаст, Горменгаст, вернись ко мне снова!»… Я не имел приказа арестовать его – только следовать за ним, поскольку начальство известило меня, что документы его не в порядке – если они вообще существуют… Однако на второй вечер поднялась особенно страшная буря, пыль ослепила меня и я потерял его в облаке красного песка. И больше уже не нашел, так и не смог.