Глаз сокола - Мишель Пейвер Страница 11

Гилас издали разглядывал дом земледельца: пришла сюда Чума или нет? Белых отпечатков ладоней не видно, маленьких приземистых гноеедов тоже. Рискнуть или нет? Поискать в доме что-нибудь съестное или идти дальше в Горы?

Пирра там, в Така Зими. Так сказала Горго. Вот только где это самое Така Зими? Над головой у Гиласа покрытые снегом вершины, испещренные глубокими лесистыми ущельями. Попробуй угадай, где искать Пирру. Может, девочки и вовсе в живых нет. Если Чума убила саму Верховную жрицу Яссассару, то ее дочери уж точно не уцелеть.

И все же пути назад нет. Гилас отправил Пирру на Кефтиу. Он виноват в том, что ее держат взаперти в Така Зими.

Три дня Гилас брел по кишащей призраками равнине. Когда-то этот край был богатым и многолюдным, теперь же посеревшие от пепла деревни стояли заброшенные: в них остались только неуловимые разгневанные духи, ищущие то, что потеряли.

Гилас видел их не всегда. Бывало, он замечал, как птица или лиса спасались от опасности, неразличимой глазом, но иногда у Гиласа начинал ныть висок: это что-то вроде предупреждения. Сердце сразу сжималось от страха, и вот сбоку начинала маячить тень. Ну почему он вдруг начал видеть духов? Может, потому что приплыл на Кефтиу? Или из-за Чумы? Но как бы там ни было, отныне они ему являлись. Только этого не хватало!

А еще Гилас до дрожи боялся Чумы. Три дня он держался лесов: строил шалаши из веток, часто просыпался и проверял, не проступила ли на теле чернота. Чтобы отогнать болезнь, Гилас наносил на лицо порошок из мелколепестника и серы, который дала ему Горго, и тер кончики пальцев куском пемзы от Перифаса.

– Чума проникает внутрь через бороздки на пальцах, – пояснил тот. – Три их посильнее. Тогда у тебя прибавится шансов уцелеть.

Время от времени Гилас встречал других оборванных странников, но стоило ему спросить, где Така Зими, как люди тут же пускались наутек. Наверное, принимали его за призрака. В вечных сумерках не разберешься: привидения не отбрасывают тени, но без Солнца не видно, у кого есть тень, а у кого нет.

Гилас то и дело натыкался на гробницы. Многие из них запечатывали второпях, поэтому внутрь проникли лисы и вдоволь поживились мертвечиной. Чтобы привидения оставили Гиласа в покое, он сделал браслеты из полосок кожи, вырезанных из мешка с провизией, и выкрасил их красной охрой, выкопанной на холме.

А между тем запасы продовольствия подходили к концу. На пути Гиласу попалось несколько домов, которые Чума обошла стороной, но спасавшиеся бегством крестьяне почти ничего там не оставили. Гилас выживал лишь благодаря мешку с ячменной мукой, который дал Перифас. А еще помогло молоко от одинокой, с ног до головы облепленной пеплом козы: скотина так обрадовалась, что ее наконец подоили, что у Гиласа рука не поднялась ее зарезать. Но пока Гилас спал, неблагодарная коза отвязалась и была такова.

Все тело ломило от холода. А ведь уже наступила весна, и пчелам вовсю пора с жужжанием кружить над цветами миндаля, но деревья и виноградники черные, мертвые. Только бы Солнце вернулось поскорее, иначе урожаю не бывать, и все умрут с голоду! Горго права. Боги и впрямь покинули Кефтиу.

Дверь крестьянского дома жалобно поскрипывала на ветру. Так зайти внутрь или лучше не надо?

Но от голода Гилас растерял всякую осторожность. Мальчик направился к двери.

Ему повезло. Хозяин не взял с собой целых две закопченных свиных ноги: они так и остались висеть на свае.

Гилас потянулся, чтобы снять их с крюков, но тут со стропил, хлопая крыльями, слетел голубь, и мальчик уловил в тени какое-то движение. Выхватив нож, Гилас отскочил в сторону. В стену, возле которой он стоял секунду назад, вонзились вилы.

Нападавший снова ткнул в него острыми зубцами, что-то выкрикивая на кефтийском.

Гилас опять увильнул.

– Я не хочу с тобой драться! – громко произнес он.

Однако кефтиец продолжал вопить и делать выпады.

Молодой парень одет в лохмотья, лицо чумазое, взгляд отчаянный. Он явно такой же странник, как и Гилас: забрел сюда в поисках еды.

– Я не хочу драться! – повторил Гилас, выдергивая из-за пояса топор.

Крича и размахивая оружием, они следили друг за другом недобрыми взглядами.

– Ну что ты дурака валяешь! – пропыхтел Гилас. – Тут на двоих хватит!

Но кефтиец только состроил свирепую гримасу и потряс вилами. Наверное, грозился выпустить Гиласу кишки как свинье.

Мальчик указал ножом сначала на свиную ногу, потом на себя.

– Это мне, а это… – он показал на вторую ногу, – …тебе.

Кефтиец зарычал, будто дикий зверь, и не двинулся с места.

Гилас кинул ему бурдюк, чтобы доказать честность своих намерений.

– На, пей. Это молоко.

Мальчик изобразил, будто пьет, подергал за невидимое вымя, зашипел, показывая, как струи молока ударяются о дно и стенки ведра, и заблеял, подражая козе.

Судя по выражению лица кефтийца, страх в его душе боролся с голодом. Не сводя глаз с мальчика, он схватил бурдюк, принюхался и отхлебнул глоток.

– Пей, пей, – ободряюще произнес Гилас и медленно убрал нож в ножны.

Кефтиец отложил бурдюк и во все глаза уставился на мальчика.

Гилас опустил топор на пол, затем поднял руки и показал кефтийцу ладони.