Лавка красоты "Маргаритки" - Анастасия Королева Страница 11

Да нет же! Не могла же я умом тронуться за какой-то один день? Или могла?

Вновь скрипнули половицы, и я подпрыгиваю на кровати. Лихорадочно осматриваю комнату и хватаю первую попавшуюся деревяшку, что некогда служила балясиной у парапета лестницы.

Допустим, я сошла с ума, вот только это не отменяет того, что мне нужно выдворить из дома неведомого гостя. Или хотя бы выбраться из дома самой, а там, на улице, можно кричать и визжать, чтобы привлечь внимание честного люда. О том, что в сером квартале таких жителей нет вовсе я стараюсь не думать.

Сердце колотиться быстро-быстро, но я выхожу из комнаты и останавливаюсь наверху. Замираю, лишь на мгновение, и храбро, насколько это вообще возможно, иду вниз.

Шаг, другой, третий. Лестница молчит, под ногой не скрипит ни одна доска, не шуршит слезшая краска на ступенях.

Неизвестного гостя не видно и не слышно. Спускаюсь вниз, смотрю на приоткрытое окно и уже делаю шаг к нему, видя в нём своё спасение, как позади меня кто-то кашляет и буднично, вполне себе спокойно, спрашивает:

– Кто вы такая?

Сердце ухает куда-то в пятки и я с диким криком, что оглушает меня саму, замахиваюсь деревяшкой и бью наотмашь. Удар выходит глухой, а вслед за ним, неизвестный посетитель удивлённо, как мне почудилось, крякает и… падает к моим ногам.

Я вновь кричу, разом перепрыгиваю через упавшего мужчину, а судя по габаритам, это был именно он, и бегу к двери. Распахиваю её, выскакиваю на скрипучее крыльцо и… замираю. Палисадник, и так имевший вид не особо благопристойный, вовсе подурнел. Корявые ветки срослись между собой, образуя глухую непроходимую стену, настолько плотную, что улицу Серого квартала никак не разглядеть.

Похоже, умом я всё же тронулась…

Последнее, что помню, это подступившую к самому горлу дурноту и стремительно раскачивающееся небо. А ведь я и подумать не могла, что однажды превращусь в кисейную барышню.

***

Что-то скользкое и довольно холодное касается лица. Не противно, а напротив, довольно приятно. Освежающе, я бы сказала. Но говорить не хочется, как и глаза открывать, как и выбираться из кокона темноты, где так приятно и совсем не страшно.

Потом, совершенно неожиданно, ха-ха-ха, вспоминаю об обстоятельствах, загнавших меня в этот уютный кокон, и не только глаза сразу открываю, но ещё и вскакиваю, чтобы тут же с подозрительным звоном столкнуться с чьей-то посторонней макушкой.

– Ай!

– Ш-ш-ш!

Раздаётся одновременно.

Дабы не причинять себе очередную порцию боли, отползаю так быстро, как это вообще возможно в положении лёжа на спине.

– И откуда в худосочной истеричке столько сил? – раздражённо бормочет мужчина, именно тот, которому досталось от меня увесистой балясиной по голове, пока я пытаюсь сбежать подальше.

И только из-за желания своего, не сразу вникаю в им сказанное, а когда «ласковые» слова вдруг становятся понятными, резко останавливаюсь и хриплю:

– Это с чего вы взяли, что я истеричка?!

Конечно, вопрос этот совсем неуместный, и лучше бы мне не останавливаться, а вскакивать на ноги и нестись куда подальше без оглядки, но… То ли дело в тётушкином дневнике, прочитанном несколькими часами ранее, то ли и я являлась феей лишь наполовину, только бежать перехотелось, а вот настучать по голове, что ругательства в мою сторону извергает, захотелось вновь.

Вопрос мой проигнорировали, лишь скривились, многозначительно так, отчего пуще прежнего обидно стало.

– Поклёп! Я требую ваших извинений! – выкрикнула громко, чтобы смысл сказанного точно дошёл до адресата.

Но адресат умело прикинулся глухим, или слабоумным (тут я точно ответить не могу), и поднялся на ноги. Роста он оказался внушительного, тем более для меня, сидящей на трухлявом полу.

Мужчина, значит, поднимается, потирает пятернёй огромную шишку, что смотрится куда внушительнее его внушительного роста, и говорит, спокойно и вполне себе уверенно:

– Что ты тут делаешь?

Ни тебе вежливого обращения, ни вины, которой прямо-таки должен фонтанировать его голос, я не обнаружила. А потому набираю полную грудь воздуха и уже готовлюсь вывалить на ночного посетители все ругательства, услышанные мною за короткую и очень насыщенную жизнь, как меня перебивают с ещё большим пренебрежением:

– Только не кричи, у меня со слухом всё в порядке.

Я сдуваюсь, как дикий огурец, если шлёпнуть по нему ногой, и бурчу, поднимаясь с пола:

– Живу я тут.

В предрассветной полутьме лицо мужчины кажется каким-то серым, и глаза будто белесой плёнкой затянуты. Да и сам его вид намекает на болезнь, в могучем теле притаившуюся. Отчего-то страх, до сей минуты всё ещё сжимающий сердце настырными щупальцами, гаснет. А на его месте появляется несвойственное мне желание помочь.

Нет, на меня и раньше, бывало, находили приступы неведомой добродетели, но направлены они были на людей знакомых, а никак не на первых встречных, к тому же влезших ночью в мою обитель.

Да только какими бы не были правильными доводы разума, желание это никуда деваться и не подумало.

– Давно? – незнакомец хмурится, покачивается и кое-как хватается за стену, пытаясь удержаться на ногах.

– Так вчера заселилась, – лепечу тоненько, здраво опасаясь, что вот прямо сейчас этот внушительный, а по делу просто малохольный неудачливый грабитель рухнет тут замертво. А мне потом перед стражами порядка оправдывайся, откуда в доме вновь прибывшей в столицу феи труп взялся.

– На каком основании? – хрипловато, явно с трудом бросает мужчина и таки оседает на пол. Правда сознание не теряет, а всего лишь дышит часто и со свистом.

– Я в наследство его получила, от тётки, – говорю тихо, успокаивающе даже, а сама подбираюсь ближе. Зачем? Сложно сказать… Целителем я никогда не была, а и поди вот так разберись, отчего эдакому детине плохо. Но не бросать же его вот так, как есть?

Мужчина дышать хрипло перестаёт, замирает, а потом глаза открывает резко и подаётся вперёд, хватая меня своими здоровенными ручищами за хрупкие плечи.

– Дайана тётка твоя? – и столько непонятной радости в его голосе, что я пугаюсь пуще прежнего и думаю, что идея с помощью не зря с самого начала казалось мне провальной. Он же просто сумасшедший!

Руки я его осторожно с плеч снимаю, при этом стараюсь улыбаться, чтобы не дай боги не оскорбить душевнобольного, и признаюсь, отползая чуток назад:

– Она самая.

Уточнять, что об этой родственнице я узнала всего лишь сутки назад, не стала. Отчего-то мне кажется, что эта новость ему вовсе не понадобиться. Но… Лучше бы сказала, тогда бы может быть избежала угрожающе-просящего:

– Приготовь отвар из черноягоды! Сейчас же!

Лапищи его вновь на моих плечах оказываются, а я… Я с трудом сглатываю ставшую вязкой слюну.