Сказки и истории - Александр Шуйский Страница 11

Он показал прямо на знак над центральным входом: там красовался барельеф из раскрашенной лепнины, святой Георгий, побеждающий дракона.

– И зовусь я «У Иржи», хотя раньше звался иначе. И про Вежку я вам не соврал. Вы, кстати, угадали до самых мелочей, вот только месяц был не седьмой, а шестой, а так все – слово в слово.

Я так и сидел с открытым ртом. И только и смог, что прохрипеть: «Как?»

– Как я прочел то, что вы никому не показывали? Я не читал. Но я говорил с Вежкой, она мне пересказала. Вы, пожалуйста, знайте: все у вас получилось. Видимо, вы все-таки настоящий писатель, раз все получилось всего за четыре дня, я-то думал, и недели не хватит.

Понимаете, – продолжал он, – это типично пражский способ, местная, так сказать, специфика: хочешь что-то оживить, вложи в него текст. В других городах иначе – а у нас вот так, что ж поделаешь. Мне-то уже больше четырехсот лет, видел я и пожары, и наводнения, я все переживу. А Вежку всего двести лет как надстроили, она молодая у меня совсем. Эта пара, про которую вы написали, здесь уже пятнадцать лет не живет. И никто не живет, Вежка никого не пускала. И сама не выходила, но штукатурка-то сыплется, я же вижу. Этой весной первый кирпич из карниза выпал. Ей бы жильцов – да никто не задерживался, все съезжали через месяц-другой. Вот я и начал пишущего человека подыскивать. И когда наткнулся на вас, подумал, что такую удачу упускать нельзя. Но всегда следует учитывать, что у этого города свои способы развлекаться, так что все пошло немного иначе, чем я предполагал. Во-первых, вы встретились. Вы пробудили в ней прежде всего любопытство, и это было замечательное начало. Но вы встретились, и она начала впитывать не только то, что вы пишете, но и то, что вы говорите. Когда вы сказали, что у нее появилось огромное зеркало, я очень забеспокоился – она уже взяла от вас очень много, но если человеку простительны плохое воспитание и дурной характер, то для дома это совершенно недопустимо.

– Что значит – плохое воспитание… – начал было я, но Иржи оборвал меня, и довольно резко:

– Сами на досуге подумайте, зачем человеку зеркало и на что он его использует. А еще подумайте о том, что как только вам что-то не понравилось, вы очень сильно разозлились. Сразу, не выяснив, что происходит. Выслушали меня – и сделали ровно так, как я просил не делать. А теперь представьте, что Вежка полностью оживает и начинает вести себя точно так же. Как вы думаете, что может натворить дом, который сразу очень злится, если ему что-то не нравится. Особенно, тот дом, в котором в данный момент живете вы. Вы причинили ей боль раньше – и это ее спасло. Но также это спасло и вас. Проснулись бы в горящей постели, например. Или балка сорвалась бы прямо вам на голову.

– Но ведь вы знали, – сказал я с горечью. – Вы же знали, что я так и сделаю.

– Я знал, что вы сделаете одно из двух: либо напишете нарочно, либо не станете писать об этом и напишете что-то другое. Я не очень разбираюсь в людях, с домами мне проще. Но начатое нужно было непременно закончить, а тут был вариант беспроигрышный: если вы напишете нарочно, желая причинить боль, Вежка опомнится и перестанет хотеть быть похожей на вас. А если удержитесь и напишете что-то другое, то, значит, не так уж плохо ей будет походить на вас, она, если что, тоже сумеет удержаться. Самое-то главное уже шло полным ходом – она стала живая, веселая, какой давно не была. Настоящие чудеса тем и хороши, что просто злостью их не спугнешь. Себя из них выкинешь, что правда, то правда, но тут уж что поделаешь. Так что наше чудо от вас сбежало, как некрепкий сон, а при ней-то осталось, она и сейчас бродит где-то в городе, говорила, что хотела с Анежкой о перекрытиях поболтать.

– Анежка – это Анежский кластер? – уточнил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

В одном я оказался прав: меня действительно водили за нос. Использовали. Втянули в игру, не рассказали правил, барахтайся, как сможешь. Я по-прежнему злился, но как-то вяло. Ведь мог бы сейчас бегать по городу в компании мансарды и монастыря, а вместо это сижу и злюсь тут. И самолет уже через четыре часа.

Иржи кивнул.

Я хотел еще спросить, ну почему же он не сказал мне сразу, и даже набрал воздуха, а потом махнул рукой.

– Я пойду, – сказал я. – У меня скоро самолет. Вы, пожалуйста, передайте Вежке…

И запнулся. Что тут можно передать? Что мне очень жаль, что все так получилось? Вот так по-дурацки? Что я не дом, а человек, что я действительно был уверен, что меня разыгрывают, и если уж на то пошло, даже сейчас до конца в этом не разуверился.

– Сами ей напишите все, что хотите передать, – сказал пан Иржи почти сурово.

– Да, – сказал я. – Я сам. Спасибо. За все.

Он важно кивнул, я тоже отвесил придворный поклон, развернулся и пошел на Кармелитскую. Все это время вели, как овцу на поводке, но теперь-то я точно могу что-то сделать от себя. Раз уж все равно все получилось.

Я шел вверх по Нерудовой, облака расступились, я смотрел на дома и невероятную синеву, отраженную в десятках окон, намытых с лимоном и уксусом, и с каждым шагом на душе у меня становилось все легче и легче. Потом я купил столько роз, насколько хватило оставшихся денег, поднялся в мансарду, оставил их на столе, забрал чемодан и уехал в аэропорт.