Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина Страница 11

— Демьян Еремеевич, — представился господин.

— Курагин. Степан Федорович, — произнес толстяк неожиданно тонким голосом. — Писатель.

— Василиса… Александровна, — Василиса слегка запнулась — ей нечасто приходилось представляться по батюшке.

— Тоже на море?

— Да, — она робко улыбнулась женщине.

— В санаторию?

— У меня там дом. От тетушки остался.

— Повезло, — влезла Нюся. — А от нашей тетки, если что и останется, то только куча барахла…

Женщина вздохнула и виновато произнесла:

— Одна растила… недоглядела. Муж преставился, когда Нюся совсем крошкой была. Пришлось дело в свои руки брать, а оно времени требует. На нянек понадеялась, а теперь… — она махнула рукой. А Нюся обиженно выпятила губу, впрочем, надолго ее не хватило.

— У маменьки окромя фабрик еще пять лавок имеется, суконных… скукотень. Я ей говорила, что надобно модный дом открывать, а она не хочет.

Упомянутая маменька поджала губы.

— Я ж уже и согласная была фасоны рисовать! У меня очень хорошо рисовать получается… вот видели мою шляпку?

— Чудесная, — согласилась с ней Василиса.

— Мне маменька в Петербурге купила. А я еще лучше могу! — она замолчала, правда, ненадолго, явно раздумывая, о чем же заговорить вновь. По лицу было видно, что нынешняя компания Нюсе категорически не нравится, что все эти люди скучны и приземлены, и говорить с ними не о чем, однако же приходится. — А кто вас провожал? Муж?

— Брат.

Нюся откровенно оживилась.

— А он женат?

— Пока нет, — Василиса сказала и подумала, что это именно тот случай, когда следовало бы солгать, но как-то никогда-то у нее не получалось выдумать хоть сколь бы правдоподобную ложь.

— Видите, маменька, не все приличные люди женаты, — Нюся ткнула маменьку локотком в бок. — А то вечно норовите мне какого-то старикашку подсунуть. А зачем мне старики? Что толку от мужа, которому тридцать лет…

— Александру двадцать девять, — на всякий случай уточнила Василиса.

— Так ведь не тридцать же! И не тридцать три. В тридцать три порядочные люди о женитьбе не думают.

— А о чем думают? — подал голос Демьян Еремеевич.

— О похоронах!

— Нюся!

— Что, маменька? Я ж правду говорю! Вам когда еще тетка говорила, что пора уже гробовые откладывать, а то вдруг помрете ненароком от старости, и что мне тогда?

Демьян Еремеевич отвернулся к окну, как показалось Василисе, пытаясь скрыть улыбку. Нюся же продолжила:

— А вы мне адресок дадите? Скажите брату вашему, что мы с маменькой на villa «Carmen» отдыхать будем, что люди мы приличные, у меня и приданое есть. А как маменька помрет, то и заводики, и мануфактурочки, и лавки все мне в хозяйство отойдут, тогда-то я их продам и модный дом открою.

Она мечтательно прищурилась.

— Или лучше кабаре? Мне одна подружка писала… так-то она не особо умна, но в Петербурге живет. Я маменьке тоже говорила, зачем нам надобен этот Ахтиар[2]? В Петербурге ныне вся жизнь. Я хотела к подружке поехать, так не пустила же, — Нюся всплеснула хрустальными своими ручками, едва не опрокинув притом стакан с чаем. — Говорит, что неможно одной, будто у нас ныне темные времена.

— А не темные? — Демьян Еремеевич разглядывал то ли окно, то ли собственное в нем отражение, несколько мутноватое, правда.

— Нет, конечно. Просвещенные, — она поерзала, устраиваясь поудобней. Огромное кресло было ей велико, а темный бархат обивки лишь подчеркивал Нюсину хрупкость. — Ныне женщина не должна сидеть дома взаперти, не имея прав ни на что. Ныне она свободна в своих желаниях. И может делать, что хочешь. Замуж там идти или кабаре открывать…

— Нюся, — выдохнула Ефимия Гавриловна, платочком смахивая то ли слезу, то ли пылинку со щеки. — Что ты такое говоришь?

— Правду, — Нюся задрала голову. — Против правды не попрешь. Пришел конец вековому угнетательству…

— Вы из суфражисток будете? — поинтересовался Демьян Еремеевич, повернувшись таки к Нюсе. Он разглядывал ее с немалым интересом, будто только-только заметил. — Или сразу из революционерок?

— А что? — произнесла Нюся с немалым вызовом.

— Ничего. Интересно просто.

— Чего интересно? — светлые бровки слегка нахмурились. — Или думаете, что женщина только и должна, что борщи варить и дома сидеть? Для того кухарки имеются.

— Не у всех.

— Это все нянька… избаловала ее, — Ефимия Гавриловна сняла-таки шляпку и пригладила светлые, сдобренные серебряной паутиной седины, волосы. — Все-то дозволяла, а я только и думала, что, коль дитё счастливо, то так оно и надо… и дела постоянного внимания требовали. Ныне-то управляющие работают, но за ними тоже глаз да глаз. Чуть почуют слабину, мигом в конец разворуются…

— Просто вы, маменька, с людями работать не умеете, — сказала Нюся с упреком. — К людям подход нужен, а не это ваше сплошное угнетательство.

— Кого я угнетаю? — искренне возмутилась Ефимия Гавриловна.

— Всех! Меня так точно.

— Когда?

— Когда замуж выпихнуть пытались за этого вашего…

— Фрол Аксютович — достойный господин, миллионщик, у него и тут лавки, и в Москве имеются. И другая бы за такого жениха обеими руками уцепилась, а эта… горе ты мое, наказание Господне, — Ефимия Гавриловна размашисто перекрестилась.

— Он старый…

— Всего-то тридцать три…

— И толстый!

— Степенный! — возразила Ефимия Гавриловна. — И тебя бы баловал. Уж как бы баловал… были бы у тебя и бусики жемчужные, и кружева, и платья всякие. Глядишь, ласково держалась бы, и кабару твою открыл бы. Или дом модный.

— Я и без него справлюсь, — отмахнулась Нюся, закрывая вопрос с несостоявшимся замужеством. — Вот вернемся, ты мне одну лавку дашь и увидишь… я все придумала!

Разговор этот становился донельзя утомителен, и Василиса, допив остывший чай, отставила стакан. Она прикрыла глаза, надеясь впасть в полудрему, но тоненький Нюсин голосок изрядно мешал.

— Если хотите, — неожиданно произнес Демьян Еремеевич, очень тихо, так, что услышала одна лишь Василиса, — я полог поставлю. Отдохнете.

— Не стоит… — Василиса смутилась.

Если заметят, будет неудобно.

— Бросьте. Вы явно устали, а подобные особы порой… привлекают чересчур много внимания… — и, не дожидаясь ответа, Демьян Еремеевич коснулся запонки на правой руке, пробуждая скрытый артефакт. — Да и я сам, признаться, хочу отдохнуть. А ставить полог, чтобы спрятаться от шумной девицы… как-то оно не по-мужски. Другое дело, если даме помочь…