Наследие Дракона - Дебора А. Вольф Страница 103

Она бы умерла и возродилась вновь. – Слова Хафсы сочились ядом презрения. – Неужели ты думаешь, что все так просто?

– Не сложнее, чем уснуть и проснуться под светом солнца в другом мире. Я многим рисковал, помогая королеве, и сделал бы это снова, – но не могу оказывать такую же помощь чужеземной колдунье, как бы сильно она ни напоминала мне старую подругу. Я поклялся служить правителям Атуалона. Есть правила, которые не могу нарушить даже я.

Разве в таком случае ты не поклялся защищать и мою дочь? Что, если я скажу тебе, что Человек из Кошмаров реален, как мы и предполагали? И я верю в то, что он причастен к нападению на Сулейму. Может быть, я и чудовище, но у меня есть правила. Я не ем детей.

Рука ученого мастера Ротфауста невольно сжалась на тунике мальчика, но он покачал головой, продолжая упрямиться.

– Здесь ты бессильна, повелительница снов. То, что мне известно, и то, что я мог бы сообщить, предназначено только для ушей королевы. – Сказав это, он посмотрел прямо на Хафсу, и в его глазах отразилось предупреждение. – Или для Не Ату, если бы Не Ату задали мне такой вопрос. Как я и говорил, меня сдерживает клятва.

Кому же ты поклялся? – подумала повелительница снов, но времени на то, чтобы задать этот вопрос, у нее не осталось. Песнь растворилась в ветре и памяти, призывая Хафсу обратно, возвращая ее домой. Ученый сказитель Ротфауст и нежная маленькая стайка его слушателей растаяли у нее на глазах, словно их никогда и не было.

Несясь обратно к своим комнатам на крыльях умирающей песни, Хафса Азейна наткнулась на своего ученика Дару, который сидел на широких ступенях Королевской Башни: скрестив ноги, он играл странную маленькую мелодию на флейте из птичьего черепа. Его глаза были закрыты, тонкое лицо безмятежно, а интикалла плевался и блестел искрами, словно походный костер, сложенный из сырых веток. Ножи мальчика лежали в стороне, а тени, густые, будто отравленный сироп, сгрудились вокруг него, как дети вокруг ученого мастера Ротфауста. Хафса Азейна замерла в полете, не обращая внимания на то, что песнь начала угрожающе стихать.

Дару, – позвала она мягко, чтобы не напугать его, – что ты делаешь?

Я играю для них, – тихо ответил он, не останавливаясь. – Они изголодались.

Да, но… зачем? Это очень опасно.

Я уже привык. – Его мелодия вздрогнула и приобрела веселый фиолетово-зеленый оттенок. – Лучше пусть они преследуют меня, чем других детей. К тому же… когда я играю для теней, они позволяют мне бросать в них ножи.

Хафса почувствовала, как ее сновидческая сущность вздрогнула.

Бросать в них ножи?

Ашта говорит, что танцующий с ножами упражняется даже во сне, а они – единственные, кто приходит ко мне во снах, не считая вас. Им это кажется забавным.

Это Ашта надоумила тебя бросать ножи в теней?

Его мелодия приняла мрачный оборот:

Ашта сказала, что мне стоит попробовать бросать ножи в птиц… и мелких кошек. Но она также сказала, что я никогда не должен бросать ножи, если не хочу убить. А птиц я люблю. – Его свист наполнился грустью. – Что же касается кошек… Не думаю, что Курраану понравится, если я начну их убивать. Даже мелких.

Верно, – согласилась Хафса Азейна. – Ему это не понравится. Полагаю, если тени не против, в этом нет никакого вреда. И все-таки… тебе опасно проводить с ними слишком много времени. Ты напоминаешь крысолова из старых сказок – того, что похищал маленьких детей.

Услышав это, тени начали шипеть и перешептываться между собой; звук, который они издавали, напоминал шуршание горячего ветра в высохшей листве.

Дару взял ноту пожестче, и тени отошли.

Они всегда со мной, играю я или нет.

Он сыграл последнюю ноту своей странной маленькой мелодии и дал музыке раствориться среди теней, закручиваясь в пустоту, словно множество светящихся песчаных духов. Тени расступились – по крайней мере, большинство из них, – и Дару остался сидеть на темных ступенях в смертельной неподвижности, сжимая флейту в руке и положив ее на колени. Он не открывал глаза, и его интикалла продолжал плеваться яркими горячими искрами во всех направлениях.

– Раньше они пытались меня украсть, – сказал Дару. Его голос странно отражался от выложенных драконьим камнем стен пустого лестничного пролета. – Порой они еще пытаются это сделать. Может быть, когда-нибудь им это и удастся. Они уже не пробуют похитить Сулейму… Значит ли это, что она окончательно поправилась? Она приехала в город и встретилась с отцом. Значит ли это, что теперь она вернется домой?

Пройдет еще много времени, прежде чем это случится, – ответила повелительница снов. – Сулейма до сих пор очень быстро устает. Должно пройти еще какое-то время, прежде чем она наберется сил для такого путешествия.

Гладкая бровь Дару изогнулась, словно у старика.

– Ашта говорит, что Сулейма может никогда не вернуться домой. Что это значит? Сулейма – джа’акари. Она принадлежит своему народу. Как она может не вернуться? Здесь ей не место.

Хафса Азейна почувствовала, что начинает таять, и подкрепила свою песнь. Этот мальчик заслуживал, чтобы ему ответили.

Сулейме незачем спешить обратно в Зееру, Дару. Сейчас достаточно и того, что она жива. В Атуалоне есть опытные лекари, и здесь живет ее отец. Она должна получше его узнать, да и ему нужно провести с ней какое-то время. Он ее любит. Тут ее брат и кузены… Семья – это очень важно. Кровь – это очень важно. Ты сам это знаешь.

– Кровь действительно важна, – согласился Дару, – но у крови Сулеймы не тот цвет, что нужен Атуалону. Ее песнь принадлежит другим местам. Ее песнь принадлежит Зеере.

Притаившиеся в темных углах тени зашевелились и хмыкнули, и этот звук был не из приятных.

– Твоя кровь тоже не того цвета. Она синяя и зеленая. Как море. – Мальчик покрутил в руке свою флейту с птичьим черепом, лаская ее кончиками пальцев. – Ты далеко от дома. Все мы далеко. Нам нужно возвращаться.

Оторванность от тела начала жечь Хафсу, когда затихла песнь, но повелительница снов все еще медлила.

Неужели это – предсказание?

Дару не отвечал, так долго, что она почувствовала, как ее сущность начала истончаться, так долго, что Хафса начала было думать, будто он заснул. Его интикалла затуманился и покрылся пятнами, точно мальчик сам не знал настоящего ответа.

– Нет, – наконец, после долгой паузы произнес он. – Я так не думаю. Должно быть, это просто сон.

Должно быть, – согласилась Хафса, когда мир стал красным от боли, и влетела обратно в свою смертную оболочку. – Должно быть, это просто сон.

Она была повелительницей снов, а он – ее подмастерьем. Они оба знали, о чем говорят.

К тому времени, как Хафса Азейна вернулась в свое тело, песнь завершилась. Повелительница снов чувствовала, как кричат ее сердце и легкие, слышала тишину в кровеносных сосудах – кровь точно забыла, в какую сторону должна бежать. Песни, которая направляла бы ее, больше не было, поэтому Хафса влетела по мертвой кости в собственный рот, подобно дыханию мертвеца, зловонному и ядовитому, и когда ее ка и са воссоединились, напряглась и выгнула спину, и упала, словно ее ударили молотком по виску.