Меч и крест - Лада Лузина Страница 100

Мир отшатнулся, закрывая изодранный лоб. Изида зверски захрипела, сгорбив спину.

— Ещ-щ-ще тронеш-ш-шь маму!!!

— Знаете что? Что я вам скажу? — с надрывом закричала «кошачья мама». — Вся ваша любовь — херня! Хотя и очень сильнодействующая. Ты ее любишь, да? Жить без ее прощения не сможешь? А тебя через четыре часа попустит. Да поздно будет! Ты Присуху выпил. Приворотное зелье! Случайно. Она в кока-коле была! Я для себя сварила, а вы…

Мир взглянул на них обеих обезумевшими глазами. Беззвучно схватил воздух ртом и стиснул помертвевшие губы. Из крестообразных царапин на его лбу текла кровь.

— Присуха? Но зачем? — всхлипнула Маша, невольно отыскивая глазами свой рюкзак, из раздувшегося бока которого выглядывала красная крышка Дашиной колы.

— Да говорю, для себя! — взрыкнула взъерошенная Чуб. — Для Сани сварила! Когда ты утром ушла, мы с Катей зелья сготовили. Я — любовное. Она — победное…

— Лю-б-бовное? — Мир закачался, затрясся длинным и темным смехом, широко открывая рот. — Такая любовь? Хлебнул бурды! Так больно… Невозможно поверить… Все, все, все. Нет больше сил! Все, никаких сил больше нет! Я не могу. Все…

Он упал коленями на ковер и замотал головой, с изможденным, мокрым и красным лбом и рассыпавшимися по лицу измученными черными волосами:

— Все. Все. Все… Да что же это такое? Это невыносимо. Я больше не могу! Сил больше нет терпеть! Неужели они все так страдали? Еще четыре часа… четыре часа. И попустит. Да поздно. Не помогает! Что случилось — случилось. Если бы не это, я бы не узнал…

— Ты про брата? — страдальчески сломала руки Даша, удрученно глядя на дело своих легкомысленных рук. — Да что тебе этот шизик? Зато теперь ты все знаешь! Медсестра — свидетельница! От тебя сразу отстанут! — попыталась хоть как-то утешить его она. — Потерпи до утра, и к ментам. А Машу забудь. Тебе еще повезло. Ты бы видел, че было с теми, кто моей Присухи из ногтей нанюхался! Гнались за мной, как полоумные, по всей трассе. Две аварии. Еле жива осталась…

Она порывисто подхватила и прижала к груди драгоценный Пуфик, храбро бросившийся на защиту своей хозяйки, и закопала нос в ее шерсть.

— Я же говол-рила, — нежно прокартавила ей в ухо та. — Втол-рая стихия — merd. Воздух неконтлолил-руем. Любовь становится ненол-рмилованной. Воздушно-капиллялный способ — прелесть только в замкнутых пл-ростланствах.

— А всех-то делов — ногти, голубиные яйца, травки, перец да земля, — пристыженно оправдалась Даша, глядя на сломанную фигуру Мирослава.

— Какая земля? Откуда? — отреагировала оглушенная Ковалева.

— Да тут, — сконфуженно пояснила Чуб, — в шкафу в банке лежала. Мне Пуфик показала. Там этой земли сто видов! С Байкового кладбища, с Лукьяновского, с Соломенского, из Чернобыля. И даже прах мужчины, умершего от неразделенной страсти, у нас, оказывается, тоже есть.

— А что еще? Еще что там было?! — перебила ее Маша, вдруг разом позабыв про присушенного Мира. — Там были иголки? Хвоя сосны была?!

— Была, — подумав, припомнила Чуб. — А что такое?

— Она его приворожила! — истошно заголосила студентка. — Она дала ему землю! В шутку. В мешочке. Она — ведьма!

Но Даша, идеальным женским локатором определившая большую букву в слове «Его» прекрасно поняла, кто «Она».

— Прахова? — отрицательно качнула Чуб головой. — Вовсе не обязательно… Я знаю трех девиц, которые парней попривораживали. Не так резко, как мы, конечно, но тоже продуктивно. Обычные девки. У нас же это вроде народной традиции. Все бабы — ведьмы, так или по-другому…

— Вы! Вы все! Все вы! — распахнул глаза Мирослав.

— Прости, Мирчик! Прости! — Даша просительно вытянула губы в трубочку поцелуя. — Ты же мне тоже больно сделал, но я тебя прощаю… Не помнишь, у нас в книге нет противоядия? — встревоженно воззвала Чуб к Маше. — Сил нет смотреть, как его колбасит! — жалостливо махнула она глазными яблоками в сторону Красавицкого, согнувшегося, словно скрученного мучительной резью в желудке.

— Вроде что-то такое было, — отозвалась Ковалева. — Отсушка из трав, собранных на Купалу.

— Да до Купалы он сам отсохнет! — обозлилась Чуб.

— А где наша книга? — озадачилась Ковалева.

— Книгу взяла тл-ретья, — тихо муркнула Пуфик.

— Как взяла? — громко брякнула Чуб. — Это у нее что, идея-фикс? Навязчивая идея книгу красть? Ей что, первого раза было мало?

— Может, почитать хотела… — предположила Маша.

— Да хоть бы она читала книги, которые тырит! Все это не шутки! Ведовство — не шутки, — замотала косами Даша. — Здесь все на грани жизни и смерти! Я представляю, что с ней на ринге будет. Катя и так не Белоснежка, а теперь точно прибьет кого-то. И предупредить нельзя. Она предупреждала, что телефон отключит. Да и номер не дала…

— На ринге?

— Да у нее сегодня поединок в частном клубе.

— Клуб «Церцея»? На Пушкинской, рядом с «Бергонье»?

— С кафе «Дом Бергонье»? — возбудилась Чуб.

— С бывшим театром «Бергонье».

— Нынешней русской драмой? Так это одно и то же. Вечно ты все усложняешь!

— Она ждала меня там! — ошалела от собственной безответственности Маша. — А я забыла! Я совсем забыла! Потом такое закрутилось…

— Да ты со своим Врубелем во-още с дуба свалилась! Бежим! Лучше предупредить ее, иначе… — Даша, не договорив, перебросила Изиду через плечо и, схватив свои кульки из «Сафо», помчалась переодеваться в ванную.

Маша удрученно посмотрела на притихшего Мира. И сделала ужасное открытие: в душе помещается лишь ограниченное количество чувств!

Страх в Кирилловских пещерах вытеснил остатки домашнего скандала. А унизившие ее Олежа и Полосатый мгновенно забылись, снесенные нахлынувшей встречей с Красавицким. Но из-за обилия теснивших друг друга бурных событий любовь Мирослава так и не успела пробраться в ее сердце. Ей просто не хватило места. И не только ей.

Она обязана была переживать за Мира, безжалостно вывороченного наизнанку Дашиной Присухой и сломленного существованием сумасшедшего брата; переживать за Митю, невиновного и обманутого, и за того, кого он убьет, если она обманывается его голубыми глазами; переживать за отца, убитого смертью друга и покалеченного обвалом; за Катю, пытавшуюся ее спасти и проброшенную ею, убежденную в Машином аресте; должна была бояться ареста, по-прежнему висевшего над ними дамокловым мечом, а еще больше — смерти, скорой, обещанной им «уже сегодня» и приближающейся с каждым «так» ее верной «Чайки».

Но в результате не чувствовала вообще ничего, кроме скорбного бесчувствия, охватившего ее при виде такого красивого, столь желанного и недостижимого когда-то Мира Красавицкого, похожего на сломанную и выброшенную куклу. Она смотрела на его изорванный лоб, с прилипшими к нему черными волосами, и совершенно больные глаза под ним. Но думала не о нем…