Приговоренная к смерти. Выжить любой ценой - Елизавета Батмаз Страница 10

Все было бы хорошо, и, наверное, подработки приносили бы больше практической пользы, если бы у нас был большой город, у нас же все делалось по-дружески, по-приятельски, по-родственному, поэтому, как я теперь понимаю, маме платили обычно лишь половину адекватной работе суммы, а иногда и вовсе заменяли денежное вознаграждение продуктовым.

Мне кажется, что моя мама очень красивая. Когда я была маленькой, мне казалось, что она зачарованная принцесса, которая оказалась в наших с бабушкой владениях. Невысокого роста, как и бабушка, голубоглазая, с иссиня-черными волнистыми волосами, ниспадающими до плеч, фарфоровой кожей и чувственными, слегка припухлыми губами, моя мама могла бы украсить обложки журналов или стать известной актрисой, но всю жизнь провела, подшивая чужие платья и перекладывая пыльные томики на полках маленькой библиотеки.

Первые отчетливые воспоминания, связанные с мамой, относятся к тому периоду, когда бабушки уже не стало. Как я и говорила, до этого мама воспринималась как нечто эфемерное, таинственное и далекое, но, когда бабушка умерла, мы с мамой остались вдвоем, и ей пришлось серьезно взяться за мое воспитание. Она работала целыми днями, больше со мной некому было сидеть, поэтому мама скрепя сердце вынуждена была отправить меня в сад. Сад я ужасно не любила, каждое утро начиналось с того, что я плакала и просила маму не отправлять меня туда, умоляла взять с собой на работу, обещала сидеть тихо, как мышка, и не мешать ей. Детский сад меня пугал. Там было много незнакомых взрослых людей и детей, с которыми я почему-то должна была общаться, а мне, домашнему ребенку, который первые, самые главные годы жизни провел с бабушкой, вдали от групповых детских забав, все казалось чужим и непонятным. Мне не нравились воспитатели, которые заставляли меня изо дня в день есть борщ и запивать его отвратительно тягучим горячим киселем, и дети, которые дрались и щипались, пытаясь отнять друг у друга лошадку-качалку, а в живом уголке усердно били по голове старую черепаху, желая увидеть как она прячет ее в панцирь.

Бабушка и мама никогда меня не наказывали, точнее, они не наказывали меня в том значении этого слова, которое в ходу у остальных родителей и детей. Меня не били ремнем по попе, не ставили в угол, не сажали на горох. Мне было достаточно одного строгого взгляда, чтобы понять, что я что-то делаю не так, одного еле заметного жеста, чтобы перестать дурачиться, когда это переходило все разумные границы. К сожалению, в детском саду об этом не знали и решили применить ко мне традиционные методы воспитания, что, конечно, не увенчалось успехом.

Однажды выяснилось, что в меня влюбился мальчик из группы. Тогда я даже не понимала, что это такое, меня интересовали куличики и волшебные сказки, а про влюбленного я услышала из разговора воспитательниц. Понять, что у юного Ромео возникли чувства, было очень и очень сложно, его трепетная привязанность выражалась в том, что они брал пирамидку, рассыпал ее и, хватая деталь за деталью, кидал их в меня, желая непременно попасть в лицо. Мне это ужасно не нравилось, но я молчала, старалась уйти подальше от «пылкого влюбленного», но он никак не хотел униматься, видимо, по его логике я должна была проявить ответные чувства и начать кидать детальки в него. То, что этого не происходило, его ужасно раздражало, поэтому однажды, видимо, не выдержав своей безответной любви, он кинулся на меня с кулаками. В завязавшейся потасовке мы разбросали все игрушки, а мне даже удалось подбить ему левый глаз, после чего отчаянный мальчик спешно ретировался и пошел жаловаться на меня воспитательницам. Женщины быстро оценили размер ущерба и приказали нам срочно собрать все игрушки. Я, конечно, отказалась это делать, приведя, как мне казалось, достаточный аргумент: мальчик бросился на меня, я отбивалась, игрушки оказались разбросаны, поэтому пусть зачинщик убирает все сам. Старшая воспитательница внимательно посмотрела на меня и зло поинтересовалась у младшей, кто же научил ребенка так нагло разговаривать со старшими.

— Подбила глаз такому милому мальчику, угораздило же его влюбиться в такую драчунью, — заметила старшая воспитательница.

— Ну, так, яблочко от яблоньки недалеко падает, Вера Гавриловна, вы же понимаете, — таинственно сообщила воспитательница Анастасия.

— Дорогуша, если дома не научили ее, как себя вести, мы ее научим сами, — снисходительно ответила Вера Гавриловна. — Деточка, Аня, иди встань в угол и подумай над своим поведением.

Я с удивлением смотрела на возвышавшуюся надо мной грузную фигуру старшей воспитательницы и, конечно, понимала, что они недовольны моим поведением, но угадать, что послужило причиной подобного отношения, никак не могла.

— Ты меня слышишь? Или дома тебя не учили с уважением относиться к старшим? Немедленно иди и встань в угол, будешь стоять полчаса, может, тогда задумаешься над тем, как нужно вести себя с другими детьми, — строго сказала старшая воспитательница.

Я решила, что нужно выполнить ее просьбу, которая мне казалась очень странной, но вот только я никак не могла решить, где же находится тот самый угол, в который меня так настойчиво отправляют раздраженные воспитательницы. Все четыре угла игровой комнаты были заняты игрушками, кадками с цветами, живым уголком с черепахой и тумбочкой, поэтому я никак не могла понять, в какой именно угол мне следует пойти. Решение, хотя, как оказалось, не самое лучшее, пришло ко мне само собой, я пошла и встала под занавеску, рассудив, что окно находится между двух углов, а значит, само по себе как-то с ними связано, да и стоять и думать, смотря в окно, гораздо приятнее.

Почему-то воспитательницы не оценили моего замечательного решения и почти что позеленели от злости и праведного негодования, которые их переполняли.

— Аня, ты издеваешься над нами? Я никогда не видела такого наглого ребенка! Я все расскажу твоей маме: и о том, как ты дерешься с мальчиками, и о том, как не подчиняешься нам! Пусть знает, как ужасно она тебя воспитала! — раздраженно выкрикнула Вера Гавриловна.

Когда мама пришла меня забирать, ей действительно пересказали все в красках, определенно приукрасив действительность. Мама стояла, опустив голову, и смотрела на мыски своих туфель, а я сгорала от стыда за то, что мою маму отчитывает какая-то женщина. Мама кивала, говорила, что очень огорчена моим поведением, дома еще раз обсудит со мной этот инцидент и такое больше не повторится, но, когда подняла голову и взглянула на меня, я увидела, что в ее голубых глазах играют задорные искорки — она меня понимала и была на моей стороне.

Дома мама, со вздохом сев в кресло, объяснила мне, что у всех свои методы воспитания и что, если мы хотим, чтобы я имела возможность и дальше ходить в сад, мне нужно придерживаться правил, которые там установлены. К сожалению, мама дала только установку, но не объяснила, что делать, чтобы меня не пытался побить мальчик, зато доходчиво рассказала, что значит встать в угол, и с надеждой в голосе попросила не доводить Веру Гавриловну.

— Анюта, ты запомни, люди очень разные, не все такие, какой была наша бабушка, к ним нужно относиться настороженно, потому что мало кто от души пожелает тебе счастья. Мы с тобой еще не раз столкнемся с подобным отношением, люди очень любят говорить о нас разное. Не знаю, может, завидуют, но уж очень всем не дает покоя то, что мы с тобой остались одни, а живем честно, у других не занимаем, по миру не пошли. Нам главное, всегда быть вместе, тогда нам никто не страшен. Запомни, доченька, я для тебя сделаю все-все, буду работать еще больше, чтобы ты была счастлива, чтобы все у тебя было самое лучшее. Ты, главное, меня не подводи. Только вместе мы сможем выжить в этой страшной жизни, Анечка, и можем надеяться только друг на друга, потому что ни у меня, ни у тебя нет никого ближе и роднее, — взяв мои руки в свои, сказала мама.