Шпион Его Величества - Валентин Егоров Страница 10

Но, несмотря на его неграмотность, честно говоря, я ему страшно завидовал. Это надо же было всего за каких-то десять-двенадцать лет достичь таких бешеных высот на службе у государя! А все из-за того, что он был любимцем царя. Говорят, они были настолько не разлей вода, что даже спали вместе, хотя, по-моему, это богопротивное занятие.

Но в этот момент мои мысли были перебиты новым вопросом Александра Даниловича:

— Не знаю, почему, Алешка, но государь Петр Алексеевич, видимо, на тебя глаз положил еще при первой вашей встрече, который раз все интересуется, как ты там поживаешь и чем занимаешься? А что я ему должен говорить, скажи мне, пожалуйста?! Если скажу, что ты плохо работаешь, значит, я сам плохой генерал-губернатор. Не могу с людьми справиться, не могу им показать, как надо хорошо и правильно работать. Так что мне постоянно приходилось говорить, что ты, Лешка, отменный работник. Все умеешь и все можешь. Но только имей в виду, когда мне приходится хвалить тебя Петру Алексеевичу, то делаю я это как бы тебе в долг. А долг платежом красен, так что, когда будешь занимать большой пост у Петра Алексеевича, то меня не забывай, не обижай своим невниманием.

В то время Александр Данилович, совсем еще молодой парень, находился в зените своего фавора. Своим наигранным поведением под своего человека он напоминал мне объевшегося сметаной и чрезвычайно довольного этим обстоятельством кота. Он был таким самодовольным, уверенным в себе человеком, барином, настоящим хозяином своей жизни. Он не произносил, а, не повышая голоса, мелодично растягивая слова, их напевал. Да и мне самому хотелось превратиться в такого же ленивого и самодовольного барина, если бы мне в жизни подфартило бы так же, как, разумеется, и ему.

— Но тебе я должен честно признаться и сказать большое спасибо за работу, проделанную тобой, Алексей, — продолжил свою речь Александр Данилович. — За столь короткое время ты сумел навести большой порядок в моих делах. Аккуратно вел подсчет поступающих денег и четко записывал, на что они тратились. Не обманывал, не крал, а в своих записках выкладывал истинные расчеты. Делал все честно, как на духу. Я несколько раз просил других писарей проверить эти твои расчеты и записки, так никто из них так и не нашел ни одной ошибки или исправления. Так что я очень доволен тем, что мне не приходилось врать Петру Алексеевичу, когда тот интересовался тобой. Только, по-моему, ты слишком добр к окружающим тебя людям, веришь их словам и обещаниям и слишком много им доверяешь, когда о себе говоришь. Прими мой дружеский совет, никому и никогда не верь и не доверяй своих истинных мыслей. Человек человеку волк, а не товарищ. Каждый человек, независимо от того, кто он и какую должность при государе занимает, норовит урвать, украсть свое, да и не свое тоже. Если ты в начале своей придворной жизни и службы окажешься на пути такого рвача и казнокрада, то он тебя может смять и уничтожить. Даже я не смогу тебе вовремя помочь. А теперь иди, собирай свои вещи и отправляйся к государю нашему Петру Алексеевичу. У него для тебя имеется работа. Сейчас он находится в бывшем дворце Лефорта на Яузе, он уже ждет тебя.

2

Москва по тем временам была очень большим и совершенно грязным городишком, по которому было трудно пройти и на крестьянской телеге проехать. Городские людишки строились кто, как и где только мог и хотел. Сначала на семи московских холмах появились первые терема бояр, вокруг которых стали строиться избы ближних бояровых сородичей и холопьей прислуги. Причем все строились, самочинно захватывая любой свободный клочок земли, совершенно не думая о планах градостроительства и о дорогах от одного боярского дома к другому. В результате на карте Москвы стали появляться косые улицы и кривоколенные переулки. Затем в городе появились посады и слободы, в которых проживали городские ремесленники, бывшие крестьяне, которые понятия не имели в планировке городских улиц и магистралей. Все строились так, как им угодно, а не так, как надо было бы, чтобы свободно передвигаться по городу. В результате Москва постоянно строилась, расширялась, с каждым годом росла численность городского населения. Но в ней не было хороших улиц, которые плавно переходили бы из одной улицы в другую. Она по-прежнему оставалась грязным городишком, без намека на канализацию — Москва-река поила и кормила город, забирая и унося из него грязь, хлам и человеческие экскременты. В иные дни над рекой и городом стояли такие запахи, что люди с трудом могли дышать.

Одним словом, чем больше в городе становилось жителей, тем больший беспорядок и беспредел творился в градостроительстве. Ремесленные посады и слободы не навели особого порядка в планировании и строительстве городских магистралей. В этом стольном городе было невозможно найти хоть какую-нибудь прямую улицу, переходящую в другую прямую улицу. Несколько больших трактов, издалека приходившие в Москву, тут же расходились на сеть малых городских улочек и переулков, по которым с трудом могла проехать мужицкая телега.

Стояло начало октября, большие холода еще не наступили, но часто и неожиданно случались холодные дожди, поэтому мне было бы несколько холодновато босыми ногами месить эту жирую, жидкую и холодную грязь. Бурмистры московской ратуши эту грязь между домами называли городскими улицами, по которым мог бы проехать только всадник на лошади. Пешеходы же прыжками преодолевали одну гигантскую лужу за другой, иногда по колено утопая в жидкой грязи. Только очень немногие улицы, которые можно было бы сосчитать на пальцах руки, в Москве имели деревянный тротуар, когда на грязь вкривь и вкось бросались доски, чтобы боярин мог бы по нему пройти к соседнему терему. Да и в Кукуе, [28]где проживали одни только немцы, где в доме своего старого друга, немецкого купца Ференца, временно остановился Александр Данилович, имелись прекрасно ухоженные улицы с ежедневно подметаемыми деревянными тротуарами.

Выйдя на крыльцо дома немецкого купца Ференца, я первым делом разыскал рваный лоскут материи, а если уж быть более точным, то при выходе из этого дома украл небольшой лоскут материи. Разорвав его на две половины, я ими поверху обмотал свои башмаки без подошвы, превратив их в крестьянские чуни, а то пришлось бы шагать, ступая в грязь голыми ступнями.

Легкий удар кнутовищем ожег мою спину, это конюх Гнатий давал мне знать, чтобы я подобру-поздорову убирался с этого чистого крыльца, к которому он только что подал верховую лошадь, Воронка, любимого скакуна Меншикова. По всей очевидности, Александр Данилович решил на время покинуть дом немецкого друга и посетить в Москве еще одного строго друга. Гнатий собрался сопровождать барина, он уже был в седле Василисы, которая к этому времени состарилась, но еще могла держать седока в своем седле. Гнатий по своему характеру слыл молчуном и нелюдимым, не любил говорить с людьми, чурался людей и большую часть своего времени проводил на конюшне, с лошадьми. А сейчас этот мужик по доброте души своей давал мне этим кнутом знать, что мне пора убираться отсюда восвояси, а то могу Светлейшему на глаза попасться.