Дракон не дремлет - Джон Майло Форд Страница 10

Димитрию дуке было десять, когда византийский император назначил его отца наместником пограничной провинции. Этот день навсегда врезался в память Дими: яркий солнечный день за окнами семейной виллы, эгейская синева внизу, ветерок, благоухающий морем и оливковыми рощами.

Отец дал ему подержать императорский приказ. Дими запомнил внушительность тяжелого документа, красную восковую печать на пурпурной шелковой ленте. Печать пахла корицей; на ней был портрет императора с большим носом и маленькими глазами (а может, печатка плохо оттиснулась на воске) и год от основания Города: 1135-й.

Была и другая печать, поменьше, золотистого воска. На ней было оттиснуто что-то трехлучевое – отец сказал, это «цветок Галлии»,– и надпись: «300-й год Разделения».

Лучше всего Димитрий помнил родителей. Отец, Косьма, стоял в косом свете атриума, в свободной домашней одежде, и походил на Аполлона.

–Я буду стратигом Запада. Это честь. Провинция важная: восточная часть старой Provincia Lugudunensis, которую галлы называют Бургундией. Нашей столицей,– тут он посмотрел Дими в лицо,– будет Алезия.

Если Косьма Дука был Аполлоном, то мать Дими, Ифигения,– богиней Герой.

–Галлия?! Как ты можешь называть это честью, когда прекрасно знаешь, что это такое? Императоры Палеологи по-прежнему боятся Дук; им мало, что они отняли у нашего рода престол. Теперь они избавляются от страхов, избавляясь от нас – отправляют последних Дук умирать в холоде и дикости. Если нас не убьют одетые в штаны варвары, то прикончит чума… Нас отсылают, чтобы мы не вернулись!

–Так повелел мой император,– ответил Косьма.

–Император? Узурпатор! Ты больше император, чем он. Ты, Дука…

Спор продолжался долго – не один час, помнилось Димитрию, хотя, возможно, память растянула время. «Алезия,– думал он,– Юлий Цезарь…»

В конечном счете и отец, и мать оказались правы, каждый по-своему. Дуки отправились вГаллию, и никто, носящий эту фамилию, не вернулся вГрецию.

Димитрий первым перевалил через холм. Он обернулся, убедился, что никто его не видит, приник к лошадиной шее и словами погнал кобылу в легкий галоп.

«Иногда нужно пускать в ход шпоры, сынок,– говорил Косьма Дука,– но помни, ты направляешь голосом и телом, не металлом».

Дими уже порядком проскакал вниз по долине, когда на гребне показались его спутники; он услышал их крики, недовольное ржание коней и, наконец, стук копыт далеко позади. Он рассмеялся и шепнул белой Луне под ним: «Мы накормим их пылью перед ужином, милая».

По обе стороны от него проносились бесконечные ряды зеленых лоз на деревянных колышках. Крестьяне в деревянных башмаках и широкополых шляпах кланялись наместничьему сыну в блестящем доспехе из стальных полос.

Сзади – ближе чем Дими ждал – стучали копыта. Он обернулся. Его нагоняла серая в яблоках. Черные волосы всадника струились на ветру, и его широкую ухмылку можно было различить даже с такого расстояния.

Димитрий рассмеялся и помахал. Ну конечно Шарль. Только Шарль мог почти его нагнать.

–Но ближе мы его не подпустим, Луна,– сказал Дими.– Теперь во весь опор, милая.

Луна устремилась вперед, быстрая, как белое облачко в синем небе.

Впереди грунтовая дорога выводила на мощеную имперскую.

–Довольно, Луна,– сказал Дими. Он берег лошадь и ктому же знал, что не стоит без веской причины нестись галопом по имперской дороге, пугая честной люд.

Луна перешла на шаг в тот миг, как ее копыта коснулись плит. Тут Дими услышал топот слева, чуть позади, и повернулся в седле.

Шарль, привстав в стременах, несся прямо на него. Дими закричал, Луна шагнула вбок; француз развернул лошадь под острым углом. И прыгнул.

Димитрий позволил стащить себя с лошади, и они сШарлем покатились в придорожной пыли. Пока Шарль силился прижать к земле его плечи, Дими просунул ногу ему под колено, уперся другой ногой и перекатился вместе с навалившимся сверху Шарлем; потом коленом придавил ему грудь и чиркнул большим пальцем по горлу друга.

Шарль, отдышавшись, рассмеялся.

–Ave, Caesar,– сказал он,– morituri salutandum.

–Ты уже мертвый,– ответил Дими, но тоже со смехом.

Он встал и поднял Шарля. Оба отряхнули друг с друга пыль. Лошади смотрели на них.

Вскоре подъехали и остальные, все мальчишки, сверстники Дими: долговязый Робер, шумный Жан-Люк, тихий Леон, близнецы Реми, совершенно не похожие друг на друга – Ален волосатый и коренастый, Мишель маленький и ловкий, как цирковой карлик. Они, как иШарль, были в кожаных дублетах и льняных рубахах, подпоясанных пурпурными шелковыми кушаками, которые Дими стащил из материного шитья. Все они были его преторианцы, его cohors equitata ^[14].

–Кто выиграл?– спросил Жан-Люк по-французски.– Если бы не доспехи Дими, мы бы вас не отличили.

–Да и доспехи были все в пыли,– добавил Робер.

Шарль сказал:

–Скачку – я.

–Как кантабр!– закричали все, иДими тоже.

–А бой – Димитрий.

–Как Цезарь!

Шарль иДими вновь забрались на коней, и когорта рысью двинулась по имперской дороге в город, через Озренскую долину. Впереди вздымалось Алезийское плато в тысячу триста футов высотой, холмы вокруг него таяли в летнем мареве. Солнце отражалось от гелиостата на вершине плато. Новая империя воздвигла город на месте триумфа старой. Здесь, вАлезии, Верцингеториг сдался божественному Юлию. Слева от Дими была гора Реа, на которую сам Юлий вместе с телохранителями въехал с подкреплением для поставленных там когорт… как ехал сейчас Димитрий.

Перед городскими воротами они пустили лошадей шагом. Стражники в бронзовых доспехах и алых плащах, с золочеными копьями, украшенными орлами, приветствовали наместничьего сына. ИДими, и его товарищи приосанились, проезжая мимо.

Вдоль улиц стояли деревянные и глинобитные дома, крытые дранкой, черепицей и даже свинцом, ибо Алезия процветала; два самых богатых винодела и еврейский банкир недавно начали возводить себе особняки из камня, добытого вЛугдуне на юге – Лионе, как называют его французы. Улицы были такие широкие, что две телеги могли разъехаться, не заставляя пешеходов тесниться к домам; канавы по их сторонам текли в подземные канализационные туннели. Пахло готовкой, стружкой, каменной пылью и конским потом, но не выгребными ямами, как в провинциальных городках.