Искра - Рейвен Кеннеди Страница 10

Яд, выплескивающийся из моего рта, искрит ярче любого огня. И пусть он опалит Мидаса так же сильно, как он обжигал меня.

Мидас замирает, от гнева на его загорелом лице, на щеках, появляются два красных пятна. Я повергла его в изумление, судя по тому, что он даже дышать забывает. Он не привык к такому моему поведению, к этой девушке, которая не пресмыкается перед ним и не падает ниц.

Я тяжело дышу от разъяренного запала, звучащего в моем голосе. Не удивлюсь, если мои золотые глаза вдруг полыхнут пламенем.

Мидас смотрит на меня. Вижу, как он размышляет, почти слышу кружащие в его голове мысли, пока он пытается придумать, как со мной сладить. Мне это понятно, потому что все эти годы моей любви я не только вздыхала по нему, но и наблюдала. Я его изучила так же, как кто-то изучает язык.

Это было необходимо из-за его трудного нрава, потому что я совсем не хотела попасть к нему в немилость или вывести из себя. Только по причине моего обостренного восприятия к его эмоциям, по причине многолетнего изучения, я знаю, как устроен его разум.

Лицо Мидаса добреет, его глаза цвета рожкового дерева становятся нежнее, словно мне удалось до него достучаться.

Мидас поднимает руку и проводит подушечкой большого пальца по моему подбородку. Я замираю и отворачиваю голову, но он обхватывает ладонями мое лицо и смотрит на меня измученным взглядом.

– Мне очень жаль, Драгоценная. – Его дыхание овевает мои губы, голос выражает раскаяние.

Раньше я бы расчувствовалась. Склонилась бы к нему, как цветок, сгибающийся в его присутствии. Но я не льну к его руке и мои губы не приподнимаются во всепрощающей улыбке. Ресницы не трепещут, а с губ не слетает вздох.

Потому что… слишком поздно.

Повязка с глаз сорвана. Теперь сердце не сжимается. Внутри не появляется трепет. Он сломал во мне что-то большее, чем просто сердце. Он сломил мою волю. Мою силу. Мой голос. Он сломил и мой дух, а я ему позволила.

Бремя любви, которую я так долго питала к нему, спало. Оно сходит, как высохшая мертвая кожа, трескающаяся под палящим солнцем. Бесцветные, опустошенные полоски, которые больше ничего не чувствуют. Я больше никогда не стану глиной, которую он лепит по своему желанию. Я сама себя вылеплю.

– Я вел себя неподобающе. Был совершенно не в себе, – говорит он, мягкими пальцами лаская мои щеки, пока я смотрю на золотые пуговицы его рубашки. – Я чертовски волновался за тебя, а после случившегося мне необходимо было тебя уберечь. Ты только что ко мне вернулась, да и все эти переживания, связанные с Четвертым королевством… – Мидас смолкает и опускает руки с моего лица.

Я ничего не говорю, слишком увлеченная раздумыванием над его витиеватыми фразами и углубленная в крепкую почву того, что он на самом деле делает.

Он меняет тактику.

Мидас не дурак. Он знает, что мои угрозы существенно усложнят ему жизнь. Я ведь как никак ему нужна. От меня зависят все его притязания на трон. Законы Ореи диктуют, что править могут лишь те, кто наделен магией, и Мидасу нужна моя сила, чтобы обман продолжался.

Что скажут люди, если внезапно он перестанет превращать предметы в золото?

Ему нужно, чтобы я была довольной. А как еще можно вернуть надо мной власть, кроме как дергая за струны моей души?

В прошлом ему всегда удавалось убедить меня хорошо себя вести. Делать то, что он велит, доверять тому, что он говорит, и позволять ему делать все, что взбредет в голову, пока я чахну за позолоченными прутьями.

Но Мидас не может удерживать меня без согласия и никогда не захочет, чтобы я осознала правду. Ему не выгодно, чтобы я очнулась и поняла, какой огромной силой я в действительности наделена.

Пока мы стоим, погруженные в тишину, в ванной комнате перестает журчать вода, и спустя мгновение выходят служанки. Перед уходом они склоняются в реверансе, а потом покидают комнату. И даже тогда я ничего не говорю.

– Пойдем, я за тобой поухаживаю, и мы поговорим, как ты и хотела, – умоляюще произносит он. Мидас отлично разыгрывает раскаяние, искреннее осознание своей вины.

Я могу оказать ему сопротивление. Могу плюнуть в лицо и сказать, что понимаю его намерения. Могу повернуться и выбежать из комнаты, попытаться выбраться из замка. И хотя все эти идеи звучат очень заманчиво, я сдерживаю свой порыв.

Если хочу освободиться от него – по-настоящему освободиться, – нельзя действовать импульсивно. Я, как и Мидас, должна наметить план. Потому что он никогда меня не отпустит. Не в этой жизни. Поэтому, если решусь на побег, должна вести себя разумно.

– Драгоценная? – зовет он.

У меня нет союзников, нет связей. Кто даст гарантии, что, если я даже выберусь из Рэнхолда, кто-нибудь не захватит меня в плен и не воспользуется в своих интересах? Нет, мне опостылело быть пленницей. Надоело быть собственностью.

Я должна составить план и сделать все правильно – сбежать туда, где Мидас больше меня не найдет. Я должна стать сильнее, чтобы суметь себя защитить от мира, который наверняка мной воспользуется.

Потому… я киваю. Пора мне начать свою игру.

– Хорошо.

Успокоившись, Мидас расслабляется, и волнение в его взгляде сменяется радостью. Как он, должно быть, доволен, думая, что так легко снова меня обманул.

Какой же я была дурой.

Мидас ведет меня в ванную, мимо зеркала в серебряной раме и уборной, к большой железной ванне у дальней стены. Она стоит на ножках в виде когтистых лап, а бортик ее расписан. Покрытый стеклом камень вырезан в форме льва, из разинутой пасти, имитирующей рык, льется вода.

– Давай смоем с тебя грязь армии Четвертого королевства, – говорит Мидас, когда я останавливаюсь перед ванной. Она уже наполнена горячей водой, тонкий слой пузырьков покачивается на ее поверхности, как плавающие кувшинки.

– Король Рот причинял тебе боль? – спрашивает он нарочито осторожным тоном.

Да. Но не в том смысле, о котором ты думаешь.

– Нет. Он заявился буквально перед твоим приходом.

Кажется, мои слова успокаивают Мидаса.

– Мне не по душе, что этот омерзительный ублюдок находился с тобой в одной комнате.

Я с удивлением смотрю на него. Омерзительный?

Безусловно, его сила омерзительна, но сам мужчина? Нет. Ничуть. Ревингер безумно красив так же, как и в обличии Рипа. Есть в нем неосязаемая мужественность, которая не вписывается в этот мир. Безусловно, меня не должна удивлять оценка Мидаса. Мидас питает отвращение ко всему, что не доведено до совершенства. Наверное, он смотрит на Ревингера и, видя эти странные метки силы, которая струится под его кожей, считает, что они делают Ревингера уродливым.

Решив не отвечать, я чуть отворачиваюсь, пока Мидас занимается подносом с едой, который стоит слева от ванны на скамеечке. Я медленно начинаю раздеваться. Каждый предмет изношенный, грязный, мятый. Одежда падает на пол.