Тайные ходы Венисаны - Линор Горалик Страница 10

Глупости, глупости – но Агате вдруг становится страшновато. Вот если бы рядом был милитатто Оррен… Наверное, милитатто Оррену – разжалованному, а потом еще и самовольно ушедшему с поста ради нее, Агаты (и никто же не узнает, какой он герой!), – не положены почетные военные похороны, а вовсе наоборот: монахи сочтут его совсем плохим человеком, так что каменный круг его могилы будет совсем маленьким, еще меньше того, в котором явно спала Агата: лежать ему, съежившись, подтянув колени к самой груди, как замерзшему маленькому ребенку, и при виде этого крошечного круга все будут думать: «Что за негодяя тут похоронили!» От этой мысли Агату берет злость: ну уж нет, она этого не допустит. Прежде чем искать лестницу на четвертый этаж (а ни по каким фонарным столбам она больше карабкаться не станет, хоть вы сто раз ее усыпите!), она найдет кого-нибудь из монахов и хорошенько объяснит им, каким был милитатто Оррен. Вот только ни одного монаха поблизости нет – Агата видит лишь круги могил, круги, круги, круги, и узкие тропинки между ними, и в каждом кругу – заросли этой липкой курчавой гадости. Одно хорошо (или плохо – как посмотреть): Агате постоянно чудится запах лимонных печенек, маленьких «мадленок», которые всегда пекли мистресс и майстер Саломон, и вдруг Агата понимает, что ужасно хочет есть. Сначала она решает, что запах идет от подносиков с едой, стоящих внутри самых больших, самых почетных кругов, – на одном таком подносике Агата видит и кружку с какао, и большой кусок курицы, и даже вишневый торт! Чувствуя себя воровкой и озираясь по сторонам, Агата подкрадывается к подносику – и с отвращением выясняет, что все это, даже пенка на какао, искусно сделано из дерева. От голода и обиды Агата топает ногой. Но ведь кто-то расставляет эти подносики, кто-то кладет деревянную еду на могилы, и кто-то обрезает побеги курчавого растения, чтобы они не вылезали за пре делы могил! Агата твердо решает, что будет идти по одной из кладбищенских тропинок вперед, пока не найдет монаха или монахиню, – и в конце концов не просто расскажет про милитатто Оррена, но и попросит у них поесть.

Агата думает, что будет идти очень быстро, но не тут-то было: не читать круглые деревянные надгробья, висящие на столбах над могилами, очень трудно. Почти все начинаются одинаково: «…памяти… собственное имя… приняла судьбу своей святой…», и это не очень интересно, а вот от последних фраз не оторвешься, и очень скоро Агата сбивается с пути – она уже не идет по тропинке, а просто слоняется от могилы к могиле: «Мы помним, как он свистел на манер птицы-горгунца»… «Мы помним, как она любила шоколадные эклеры с ванильной крошкой»…«Мы помним, как он делал бумажных куколок-тоти и раздавал соседским детям»…

«Мы помним»… «Мы помним»… «Мы помним»…

С каждой прочитанной надписью Агате становится все хуже и хуже – потому что она тоже помнит, она помнит майстера Норманна, и доктресс Эджению, и майстера Саломона, и пропавшую пухлую Нину, у которой даже надгробия нет, и смелую медсестру Полинну, и сейчас, сквозь тоску и боль в груди, Агата со злостью думает, что лучше бы мы ничего не помнили, ничего, лучше бы мы забыли их всех, – она просто не может больше читать все эти «мы помним», у нее разрывается сердце, вот сейчас она сделает так: выйдет обратно на одну из прямых кладбищенских дорожек и пройдет по ней не сворачивая, с закрытыми глазами, сто шагов, потом оглядится и пройдет еще сто шагов, а потом еще сто шагов, и так она обязательно…

Агата взвизгивает от неожиданности: что-то большое, мягкое, теплое врезается в нее, отскакивает и тоже взвизгивает от неожиданности. Это монах, босой монах в уродливом, огромном, плотном синем комбинезоне – длинные, до самых кистей, рукава с тугими манжетами, широченные штаны, плотно собранные резинкой на щиколотках. Он смотрит на Агату в ужасе, как будто перед ним привидение, – вернее, в ужасе переводит взгляд с голых Агатиных рук на голые Агатины ноги, и Агата вспоминает, как в день похорон тети Луэллы мама надевала траурный темно-зеленый плащ, укрывавший ее всю целиком, от горла до ступней, и говорила папе: «Я в нем изжарюсь, но они хоть не будут шарахаться от меня, как будто я больна вечерней чахоткой».

– Пожалуйста, – быстро говорит Агата, обхватив себя за плечи, – пожалуйста, мне очень надо подняться на четвертый этаж, но перед этим не могли бы вы дать мне поесть? У меня совсем нет денег, но я могу убрать пару могил или сделать еще что-нибудь…

Быстро проведя в песке черту между собой и Агатой босым пальцем правой ноги и плюнув через нее, монах поворачивается к Агате спиной и убегает. «Ну и хам! – думает Агата в ярости. – А еще монах! Будь я мертвой, он бы небось весь день ухаживал за моей могилкой!..» Ей уже не хочется идти с закрытыми глазами и читать надгробья тоже не хочется – ей хочется найти другого монаха и накричать на него как следует: пусть-ка ведет себя, как положено святому человеку, и поможет девочке, попавшей в беду! Но и второй монах только рисует в песке черту и уходит от Агаты прочь – правда, не испуганно, а надменно, отчего Агате делается еще обиднее. «Психи ненормальные, – думает разъяренная Агата, – ну я вам покажу!» – и начинает вглядываться в следы на песчаной дорожке. Одна пара следов видна очень четко, тут явно прошли совсем недавно, и Агата нетерпеливо пускается бегом; к счастью, бежать ей приходится совсем недолго: фигура в бесформенном синем комбинезоне склонилась над свежей могилой и копается в земле, руки у нее совсем черные от грязи и сока липких «макариевых кустов». Агата решает не церемониться.

– Слушайте, вы, – говорит она, подходя к монаху вплотную и топая ногой, – мне надо объяснить вам про милитатто Оррена, а еще мне надо поесть, а потом перейти на четвертый этаж, и мне плевать, что вы там думаете про мои шорты, – если вы святой человек, то и ведите себя как святой человек, а если…

Склоненная фигура в бесформенном комбинезоне медленно выпрямляется – и Агата видит, что перед ней стоит очень пожилая монахиня и с усмешкой разглядывает ее, как будто Агата – маленькая собачка из тех, с которыми актеры танцуют во время Карнавала святого Ульрика. От неожиданности Агата на секунду теряет дар речи, а женщина, покачав головой, разворачивается и явно собирается уходить.

– Ну уж нет! – возмущенно говорит Агата и вцепляется женщине в руку.

Это оказывается на удивление крепкая и мускулистая рука – Агата совсем не ожидала, что у старушки столько сил, – а женщина и не думает останавливаться, и Агата просто тащится за ней вперед, к домику в стороне от кладбищенских дорожек, чувствуя себя при этом ужасной дурой. Она уже готова отпустить руку монахини и сдаться, когда та переступает порог домика – а внутри небольшая, почти пустая келья. Растерянная Агата остается снаружи, и женщина, проковыляв к столу, перекидывает ей большой кусок остро пахнущего спеццио – черного хлеба с приправами, а потом достает из сундука и сует Агате в руки синий, плотный, затянутый на руках и ногах комбинезон.